"Дидье ван Ковелер. Запредельная жизнь " - читать интересную книгу автора

солдатик.
Фабьена кивнула в сторону гостевой комнаты.
- Ты хочешь проститься?
Она погладила Люсьена по щеке и улыбнулась, как будто все понимала и
хотела его пощадить:
- Это не обязательно. Ты можешь запомнить папу таким, каким он был в
жизни. Например, когда приходил вчера поцеловать тебя на ночь. Вот так о нем
и думай. Как будто он жив и всегда рядом. Погасишь свет - и он тут.
В это время открылась дверь с улицы и вошел Альфонс вместе с моей
сестрой. Женщины обменялись взглядами. И сразу потянуло ледяным холодом.
- Ну иди же поцелуй папу! - скомандовала Фабьена внезапно изменившимся
голосом.
И, даже не сняв болтающегося за спиной ранца, подтолкнула его в
коридор.
- Нет, не так! - протестующе крикнул Люсьен. - Пусти меня!
Он вырвался, взбежал по лестнице и хлопнул дверью своей комнаты.
- Люсьен!
Не глядя на мою сестру, которая кладет шлем на столик и удрученно
качает головой, Фабьена взбегает вверх вслед за Люсьеном и останавливается
перед его дверью, украшенной наклейками с черепашками-ниндзя.
- Люсьен, малыш! Слышишь меня?
Она кусает ногти. Колеблется. Стучит в дверь. Наконец заглядывает.
Люсьен стоит у раскрытого шкафа, раздетый до пояса, сжав зубы и вздернув
подбородок. Джинсы и свитер валяются на полу рядом с портфелем, и он снимает
с вешалки синий в полоску костюм в стиле Уолл-стрит, который он попросил у
меня в подарок на Рождество. Встретив его гневный взгляд, Фабьена опускает
глаза и тихо притворяет дверь.
Вторая половина дня посвящена утряске формальностей и улаживанию самых
неотложных дел. Закрыть счет в банке, погасить налоги, выправить
доверенности, составить сообщения и уведомления, тут завершить, там
приступить... Позаботиться о моей душе можно будет потом, когда закроются
конторы.


* * *

Я не заметил, как прошло время.
В какой-то момент мне показалось, что передо мной открылся светящийся
туннель, который выводил на мерцающий изменчивой гаммой красок берег... То
был не более чем замысел моей неоконченной картины, эхо последнего сна,
настойчиво заполнявшее паузы, когда возникшие в связи с моей кончиной
практические заботы отрывали моих близких от мыслей обо мне самом.
Вокруг меня пульсировали разные сочетания цветов и их оттенков,
вырастали перспективы, открывались, смыкались или расплывались глубины, но я
был навсегда лишен возможности закрепить хоть что-то материально. Фигура
Наилы, точнее, ее карандашный набросок выглядел чем-то вроде геометрической
конструкции непонятного предназначения. Что я хотел сказать этой картиной? И
в каком виде она существовала: во всей своей потенциальной безграничности
или сведенная к скудной данности моей работы?
Где-то между пространством синих стен гостевой комнаты и солнечных