"Дидье ван Ковелер. Запредельная жизнь " - читать интересную книгу автора

невидящий взгляд.
Как я теперь жалею, что уделял так мало внимания этому совсем не
похожему на меня мальчугану. Помню, как-то раз я упрекнул Фабьену в том, что
она поддерживает в Люсьене его дурацкую серьезность, она же ответила, что он
такой из-за меня: я не даю ему возможности быть ребенком, потому что
ребячусь сам и занимаю детскую нишу в семье. Если бы я добросовестно
исполнял роль отца, а не дурачился почем зря, как младенец-переросток, то и
Люсьен был бы нормальным восьмилетним ребенком, а не таким маленьким
старичком, как сейчас, который каждый день прилежно ходит в школу и учится
на "отлично", по средам хозяйничает в магазине, а все свободное время
проводит перед видаком с приставкой, не мешая мне резвиться и не покушаясь
на мою территорию.
В прошлом году перед Рождеством он убрал свою комнату в предвидении
"Макинтоша", который он попросил у Деда Мороза. Чтобы освободить место, он
вытащил в коридор свои плюшевые игрушки и положил их на мешки со старой
одеждой - Фабьена собиралась отдать ее бездомным, - а все мини-машинки,
какие я подарил ему за восемь лет, расставил на моих книжных полках. Я чуть
не прослезился, когда увидел рядом со своей коллекцией паровозиков эти
"динки-тойз" и "солидо", говорившие мне о его детстве больше, чем
фотографии. Фабьена была права. И вот сейчас Люсьен похоронит здоровенного
придурка, которого из приличия звал папой. Протокольная скорбь скоро
пройдет, и Люсьен сможет скроить в памяти мой образ по собственному вкусу.
Мне вдруг отчетливо вспомнилось, как иногда за столом он ни с того ни с сего
самым нейтральным тоном сообщал: "У Алена Нолара развелись родители" или "У
Амели Ревийон умер отец". Не скажу, чтобы в глазах его была заметна зависть,
но замечания и соображения, которые следовали за этой информацией ("Ален
стал лучше учиться, с тех пор как у него появилось две комнаты", "Амели хоть
освободили от физкультуры"), наводили на мысль, что эти примеры его
прельщали.
Теперь я понимаю, что принимал за отцовские чувства чистейшей воды
эгоизм. Сквозь сеть накладывающихся друг на друга монотонных импульсов -
молитвы Одили, александрийские строчки Альфонса, вздохи Брижит, вязание
мадемуазель Туссен - я кое-как прорвался в грохочущий Луна-парк, куда водил
Люсьена в конце каждого семестра. В награду за отличные успехи. Это была
наша, как я говорил, "мужская прогулка". Я совершенно искренне хотел
разделить с ним, увидеть, в его глазах и снова пережить восторг от катания
на карусели - мне в его возрасте дарила это удовольствие сестра. Люсьен вяло
тащился, держа свою длинную леденцовую палку в опущенной руке как поводок, с
которого спустили собаку, равнодушно проходил мимо тира, зевал в "доме с
привидениями"; раздраженно заводил глаза, когда на "авторалли" в его машинку
врезались другие такие же с хохочущими ребятишками за рулем; уныло
разглядывал с "американских горок" крыши домов, в то время как его соседи,
упиваясь страхом, визжали на виражах.
Возвращались мы, когда уже темнело, я - сияющий, он - с чувством
выполненного долга. Фабьена спрашивала Люсьена: "Ну что, он хорошо
поразвлекся?" - и тот отвечал: "Да".
Эпизоды с аттракционами следуют друг за другом вполне упорядоченно, не
то что первые обрывки воспоминаний, когда меня швыряло из сада с улиткой в
море с байдаркой. Люсьен постоянно присутствует в каждом, и его присутствие
ощущается сильнее моего - наши прогулки наедине, без Фабьены, видятся мне