"Дидье ван Ковелер. Запредельная жизнь " - читать интересную книгу автора

глазами сына. На колесо обозрения и мини-автомобильчики накладывается его
лицо, такое, каким оно видится сейчас, в дрожащем пламени окружающих меня
свечей; меня ведет нить его мыслей, и я чувствую себя не совсем мертвым,
потому что не один. Какое счастье переживать эти часы так, как они
представляются Люсьену, оказывается, они запали ему в душу глубже, чем я
думал, и теперь он дарит мне их вместо молитвы. Это несколько изменило в
лучшую сторону мое отношение к ритуальному бдению над телом. Все или почти
все, кто собрался вокруг моего одра, принесли с собой память о самых лучших,
самых трепетных минутах, которые мы пережили вместе, - принесли, чтобы
как-то восполнить мое отсутствие.
Но вот карусель с лошадками подернулась рябью, вся картинка
задергалась, затуманилась, сжалась, и в следующее мгновение я увидел себя
сидящим в классе за партой Люсьена с зажатыми между низким столом и сиденьем
коленками. Самого Люсьена нет. Это родительское собрание, на котором я
заменял занятую инвентаризацией Фабьену. Дело происходит месяц, а может, год
тому назад. Вокруг меня взбудораженные мамаши и примостившиеся на сыновних
стульях отцы. Разбираются рисунки, и очередь дошла до меня. Произведения
наших ребятишек развешаны на стенах. Тема - "Моя семья". Люсьен нарисовал
замок без окон, с закрытой дверью, перед крыльцом - машина, и ни одного
живого человека. Как выясняется, это страшно важно. Нормальные родители, с
облегчением нашедшие себя на рисунках своих отпрысков, смотрят на меня с
презрением или сочувствием.
- Почему ты не нарисовал папу и маму? - спрашивает учительница.
Это события предыдущего дня. Люсьен стоит у доски. Странно - отныне
стоит мне задаться каким-нибудь вопросом, как я тут же получаю на него
ответ, как будто внутри извлекаемой из памяти сцены раскрываются скобки.
- Они уехали в магазин.
Училку не проведешь - особа с соломенным перманентом поднимает брови
домиком, хитро улыбается и показывает пальцем на рисунок:
- Да? А почему же машина на месте?
- Чтобы ездить по магазинам, у них есть другая, - объясняет мой сын
привычно-снисходительным тоном - как еще прикажете относиться к идиотским
вопросам взрослых!
- А почему рядом с домом нет тебя? - не унимается учительница.
- Потому что я рисую эту картинку.
Снова родительское собрание. Кто-то ерзает, разминая затекшие ноги,
кто-то незаметно выдвигает ящики столов своих деток и изучает содержимое. В
дверь просовывается голова директора:
- Ну как, они хорошо себя ведут?
- Очень, - отвечает учительница, и дверь закрывается. Жанна-Мари
Дюмонсель, возмущенная тем, что оказалась на задних рядах, около самой
батареи (это географическое положение отражает школьные успехи ее внучки),
яростно критикует систему оценок. Учительница методично, пункт за пунктом,
разбивает ее аргументы. Нудные, вздорные пререкания, бесконечное
пережевывание мелочей и топтание на месте, как будто заело пластинку, - все
это затягивает меня в какой-то круговорот скуки и тревоги. Я хочу вернуться
на прощальное бдение, но не могу прорваться, сил хватает только на дрейф в
воспоминаниях. Да и улизнуть в другой пласт прошлого, как я вдруг понимаю,
мне больше не удастся. Слишком осязаемы голоса, слишком весомы взгляды, я не
могу взять и растаять. Реальность сомкнулась вокруг меня и "схватилась", как