"Дидье ван Ковелер. Запредельная жизнь " - читать интересную книгу автора

цемент. А страх навсегда застрять на этом школьном собрании только еще
прочнее втискивает меня в классную комнату; стены и лица проступают все
явственнее. Чувство замкнутости, удушья, которое мучительно нарастало во мне
тогда под осуждающими взглядами более достойных своего звания отцов, словно
было своеобразным предчувствием, интуитивным предостережением, которое
оправдалось в полной мере только сейчас. Может быть, смерть - это такой
отстойник, куда стекаются и где получают подтверждение забытые предчувствия?
Выручает меня Альфонс, возвращая в настоящее время громогласным
восклицанием:
- Никто, никто и не подозревал!
Все вздрогнули и настороженно воззрились на него. Старикан побагровел,
пробормотал извинения - руки его заходили, как "дворники" по лобовому
стеклу - и по-черепашьи втянул голову в воротник. Но через полминуты, только
все успели вновь погрузиться в свои мысли, он, собрав всю смелость и
преодолевая робость, выпалил:
- Какой он был замечательный человек!
Сестра и Фабьена поблагодарили его улыбкой, надеясь, что это конец его
выступления. Но я-то знаю своего дядьку. Если уж он завелся, его не
остановишь. Так и есть.
- Да что там, - продолжает Альфонс, - не далее как вчера - он заходил
помочь мне навести порядок на складе, мы вытаскивали ледовые буры, то еще
фуфло, в прошлом году еле-еле продали три штуки, - так вот вчера он мне
вдруг и говорит: "Знаешь, Альфонс, лучшее, что может сделать человек, чтобы
что-нибудь осталось после него на земле, - это трудиться. Кто ничего не
сделал, тот все равно что не рождался". - Я ничего такого не говорил, но
оценил благородные побуждения Альфонса: он хотел заменить память о лентяе
образом труженика, вероятно, в расчете повлиять на святого Петра, который,
видимо, представляется ему этаким насупленным уполномоченным, собирающим
отзывы живых об усопшем. - Он мог бы стать известным художником,
выставляться в Шамбери, недаром же сам префект купил для музея его пейзаж -
вид на озеро, - когда разыгрывалась лотерея в пользу собак-поводырей,
помните, показывали по местному каналу?... Да что я говорю - Шамбери! Он бы
и на Париж потянул, и на весь мир, если бы захотел, но семья, дело - то есть
скобяная торговля, - для него это было свято. Я держал его на коленях, когда
он был еще вот такусенький, и я скажу вам: этот человек никогда не бросил бы
ближних ради блестящих бирюлек и всяких там фу-ты ну-ты. Никакая слава ему
бы не вскружила голову. Он не из таких. Сызмальства был смышлен хоть куда,
но всегда оставался простым.
- Спасибо, Альфонс, - с нажимом шепчет Фабьена, намекая старику, что
его чересчур звучная речь мешает молитвам окружающих.
- Не за что, мадам Фабьена! - возражает Альфонс, прижимая руку к
груди. - Я говорю от сердца - какая ж тут заслуга! Он был великим
художником, но никакой работой не гнушался, хотя мог бы найти занятие
получше, чем возиться с железяками да хозяйственным хламом, с его-то
руками - ему ведь ничего не стоило за три минуты нарисовать какой угодно
закат или там букет, все как настоящее, я-то знаю, он и меня написал.
Изобразил таким как есть, просто я никому не говорил из скромности: что
такое мой портрет по сравнению с шедеврами, которые рано или поздно будут
висеть в картинных галереях!
Мадемуазель Туссен протягивает ему тарелку с печеньем - может,