"Дидье ван Ковелер. Запредельная жизнь " - читать интересную книгу автора

отвлечется и потеряет нить.
- Да-да! - настаивает Альфонс, как будто кто-то усомнился в его
словах. - Честное слово! Мне тогда было семьдесят пять, и портрет все равно
что зеркало. Теперь-то уж, конечно, не узнать, пять лет прошло, а старость
есть старость...
На этот раз Фабьена ничего не сказала. Наоборот, выдержала паузу и
веско кашлянула - это прозвучало так, как будто кто-то защелкнул кошелек во
время мессы. Альфонс понял. Он заискивающе оглядел всех, словно прося
поддержки, но никто не отозвался. Все смотрят на свои или на мои ноги, все
ушли в себя. Тогда Альфонс сдвигает берет на другое ухо, опускает глаза и
смущенно заключает:
- Аминь.
Дальнейшее он уже шепчет себе под нос, чтобы никого не беспокоить.
Снова забренчали спицы мадемуазель Туссен. Люсьен сидит на кончике стула,
отважно сопротивляясь сну.
Одиль, прижав к лицу носовой платок, искоса поглядывает на мужа,
мысленно упрекая его за то, что он меня пережил. Бедняга Жан-Ми! Нам с ним
всегда было не о чем разговаривать, но мы отлично понимали друг друга. Он
обожает спорт, в совершенстве владеет кондитерским искусством и мается,
когда нечем занять руки - работать головой он не мастер. Сидеть над моим
телом - для него сущее наказание, он чувствует себя неловко и сам на себя
злится. За всю жизнь он ни разу не сказал. мне "Здравствуй!", вместо этого с
размаху залеплял кулаком в грудь и вопил: "Живем, старик!" А тут вдруг - на
тебе!
В настроение сестры я предпочитаю не вникать, и так ясно. Она
неотрывно, с тупым отчаянием смотрит на мое раскрашенное восковое лицо,
стараясь навсегда его запомнить, отвоевать у небытия, в которое я, согласно
ее убеждениям, канул. Сначала в глазах ее пылало возмущение
несправедливостью судьбы, теперь оно потонуло в слезах. В ней нет ни капли
сомнения или надежды, ни намека на молитву, устремленную ко мне или к
потолку, только взвешенные в вакууме мысли обо мне. Брижит, вопреки всем
прогнозам, уже десять лет живет с раком легкого, и мысль, что это она сидит
у моего гроба, а не наоборот, по временам исторгает у нее горькую усмешку,
которую моя жена истолковывает на свой лад.
Фабьена, конечно же, думает о завещании. Она знает, что я был очень
привязан к Брижит и что эта привязанность только усиливалась от того, что мы
редко виделись (у Брижит сумасшедшая жизнь: то гастрольные гонки, то долгие
периоды простоя, которые она пережидает, забившись в свою нору), и имеет все
основания опасаться, что я мог сделать основной наследницей сестру.
Действительно, поскольку будущее Фабьены и Люсьена обеспечено - им достается
дело, дом и акции, я назначил Брижит единственной наследницей моей
страховки, то есть суммы в два миллиона триста тысяч франков. Для Фабьены
это ощутимый удар. Возможно, иногда я думаю о Фабьене хуже, чем она
заслуживает, потому что это облегчает угрызения совести, испытываемые мною
по отношению к ней, но в данном случае ошибки быть не может, я слишком
хорошо знаю свою вдову и уверен на сто процентов: она уже строит планы
модернизации магазина, рассчитывая пустить на это доход от моей
скоропостижной кончины. Так нет же! Прощай, плиточная облицовка взамен
штукатурки, прощай, кондиционер, прощайте, лепные ростры из "Касторамы"[3] и
система видеонаблюдения. В кабинете нотариуса предстоит душераздирающая