"Дидье ван Ковелер. Запредельная жизнь " - читать интересную книгу автора

сцена.
Пытаюсь настроиться на отца, но не чувствую его - связи нет. Он вообще
внутренне отсутствует: сжимает в кармане кофты кассету, которую ему дала
Фабьена, и весь в ожидании, в предчувствии момента, когда все разойдутся
спать, а он останется на кухне наедине с моим голосом. Это он думает, что
там мой голос. Какое же разочарование его ждет и как же я корю себя за
мелочную жестокость, причину существования этой вещицы, в которую отец
вцепился изо всех оставшихся сил.
В последнее время мы общались очень мало. Когда я приезжал на
заброшенную ферму в Тревиньене, на развилке двух больших дорог, куда он
прочно забился с тех пор, как оставил нам магазин, то судил о его состоянии
по кротовым кучам перед домом. Если земля была тщательно выровнена и десяток
колышков указывал, где расставлены ловушки, значит, все в порядке и я
застану папу аккуратно одетым, выбритым и по обыкновению колдующим над тремя
видеомагнитофонами, без конца просматривающим пленки, что-то заново
переписывая и монтируя; на всех трех экранах - мама: идет, улыбается,
смотрит; на трех экранах их свадебное путешествие через всю Америку,
семейные праздники, четыре года счастья, оборвавшегося с моим рождением.
Если же, открыв ворота, я видел, что все перерыто, земля вспучена
кротовыми ходами, значит, экраны выключены, а отец сидит небритый, в пижаме,
перед бутылкой коньяка и тупо молчит. Кроты торжествовали. Судя по тому, что
сегодня он не выходит из оцепенения, на щеках у него щетина недельной
давности, из-под запачканной кофты торчит воротник пижамы, а от черного
костюма, который Альфонс привез ему из Тревиньена, он отказался, пожав
плечами, не исключено, что теперь победа останется за ними навсегда. А жаль.
Еще год назад даже в подобных обстоятельствах, я уверен, папа оценил бы
иронию судьбы, заметив, что мы с ним оба одеты в те же самые костюмы, какие
были на нас в день моей свадьбы. Вопреки горю, времени и пространству, он
смог бы в хорошие дни - дни заряженных кротоловок - сохранить ту внутреннюю
связь, которая все-таки существовала между ним и маленьким сыном с
видеопленок. Может, и для меня взрослого нашлось бы местечко в его
видеотеке? Может, у него еще хватило бы сил подверстать меня в архив памяти?
Я умер слишком поздно.
Альфонс, по-прежнему прилежно перебиравший про себя эпизоды, которые,
на его взгляд, наилучшим образом отражали мою суть, вдруг прыснул в кулак.
Фабьена метнула в него строгий взгляд, вздохнула и досадливо поерзала на
цветастом складном стуле.
- Да это мне пришел в голову тот случай в лицее Грези-сюр-Экс с
учителем латыни и разбитым окном, которое все заклеивали бумагой, - объяснил
Альфонс. - Помните, а?
Вопрос повис в полном молчании. У Альфонса горели глаза, щеки морщила
широкая улыбка - он призывал всех в свидетели. Но скорее всего этой истории
никто, кроме отца, не знал, а тот, вынырнув на мгновение из летаргии, что-то
пробормотал себе под нос и снова обмяк, предпочитая вспоминать в одиночку.
- Ну и насмешил же он меня тогда, наш Жак! Этот их латинист, забыл, как
его звали, фу-ты, глупость, ведь я еще на прошлое Рождество носил ему в
хоспис каштаны... серьезный такой был мужчина... да вот, чтоб вы имели
представление, он как две капли воды похож на бородатого ветерана Первой
мировой - знаете памятник в Кларафоне?
Он снова оглядел все лица, проверяя, дошло ли его сравнение. И на