"Дидье ван Ковелер. Запредельная жизнь " - читать интересную книгу автора

бросании лассо: гонялись за телятами, связывали им ноги бельевой веревкой, а
потом улепетывали в лес от разъяренного фермера, который, заглянув в загон,
находил все стадо стреноженным.
Брижит включила в программу даже такие, казалось бы, вполне
факультативные предметы, как сольфеджио, арифметику, рисование и парусный
спорт. Уметь музицировать надо было на случай, если придется просить
милостыню; владеть счетом - чтобы сосчитать пули в револьвере и оставить
последнюю себе; а кто не способен нарисовать портрет-робот гангстера и
определить по ветру расположение индейского лагеря, тому вообще лучше до
конца своих дней сидеть в курортном городишке и заниматься скобяной
торговлей. Надо сказать, все, к чему я таким образом приобщился в шесть лет,
за исключением цифири, позднее стало для меня главным в жизни.
Но однажды отец взял меня за плечи и открыл правду: мама умерла, рожая
меня. Теперь, сказал он, я уже большой. Что ж, я действительно как раз дорос
до того возраста, когда уже мог страдать. Лучше бы у меня не отнимали мою
сказку про Синюю Бороду, пока я сам не перестал бы в нее верить. Потому что
"по правде" выходило, что маму убил я. Хоть отец и говорил - судьба.
Потом у Брижит наметилась грудь. Она часами болтала с мальчишками и уже
не поверяла мне всех своих секретов. Может, ей просто стало неинтересно -
ведь делать вид, что мама жива, больше не имело смысла, и она принялась
морочить голову другим. Нередко она убегала из дому по ночам, отец запирал
ее в спальне, а я искал ключ.
Главной моей заботой было следить за своим весом, я не слезал с весов,
считая, что терять килограммы - такое же похвальное дело, как получать
хорошие отметки. Маму погубило то, что я был слишком крупным, и я каждое
воскресенье клялся в церкви Богу худеть ради спасения ее души. Если же
иногда мне случалось поддаться дьявольскому искушению витрин кондитерской
Дюмонселя, я тут же бежал исповедоваться и среди прочих грехов, к удивлению
кюре, называл свой вес.
Вскоре Брижит снова подобрела ко мне, а все потому, что я стал
обеспечивать ей алиби: в выходные она возила меня в Этрие и, пока я в
одиночестве катался на лошади, развлекалась в конюшне. Как-то раз в
воскресенье, отъездив свой час на Звезде и подогнав ее к стойлу, я увидел,
что оно занято: там лежала моя сестрица под конюхом. Пришлось нам со Звездой
поворачивать и снова кружить по манежу, пока не освободится место. Брижит
дала мне пятьдесят франков за то, чтобы я забыл про это добавочное время.
Я продолжал складывать сбережения в ту же розовую фаянсовую свинью, в
которой мы копили деньги на побег, но теперь она превратилась в подобие
церковной кружки - я жертвовал в память о маме. Ведь спешки больше не было -
Америка могла подождать. Чем дольше мы вытерпим, тем больше накопим и тем
дальше уедем, говорила Брижит. Вот только цены на билеты все росли и росли,
я видел, как меняются цифры в витрине турагентства. В конце концов Брижит
нашла более простой выход - вышла замуж. А я в пятнадцать лет остался один
на один с дурашливо ухмыляющейся розовой свиньей. Разбивать веши не в моем
характере. Так я никуда и не поехал.


* * *

Картинки из детства, которые оживают в уме сидящей у моего