"Василий Павлович Козаченко. Яринка Калиновская (Повесть про войну)" - читать интересную книгу автора

шариками ягод кусты шиповника, темные заросли лозы и разлогие старые вербы
вдоль дороги... На Яринку повеяло лесом, родным домом, повеяло детством ..
За Гайдамацким яром еще издали приветствовал девушку ее - Яринкин -
древний дуб. Могучий, раскидистый, с густой, темной меди, кроной, гордо
возвышался оа среди степной равнины, так, словно только что вышел м леса,
чтобы встретить свою маленькую хозяйку, остановился на краю межи да и
потянулся к ней ласковыми ветвями.
Чем-то родным, щемяще-горьким отозвался в Яринкином сердце этот дуб.
Потому что, когда бы она ни возвращалась домой из Скального, Новых
Байраков или Терногородки, каждый раз он выходил из леса, неторопливо шел
ей навстречу. Мягко, печально, по-отцовски шелестел густой листвой, будто
предупредить о чем-то хотел...
А уже за ним, тем красавцем дубом, в нескольких сотнях шагов,
по-настоящему начинался и лес.
Их отцовский, родной Яринкин лес, в котором каждая тропинка и каждый
ручеек - свои, знакомые на каждом шагу. Клены и груши-дички в Грушевской
роще уже совсем осыпались. На земле между стволами, казалось, кто-то
насыпал вороха красновато-желтых медяков - листьев. Медно-рыжая, густая
листва дубов даже издали казалась сухой, а на осокорях - чуть прибитой
светлой желтизной и свежей. Куст калины на самом дне Глубокой балки над
криницей ярко полыхал багряным пламенем листьев и ярко-красных гроздьев
ягод...
Солнце, густо налитое калиновым пламенем, скрылось за далекой зубчатой
полосой леса. И в том месте, ближе к горизонту, вишневая, а выше
малиновая, разливаясь на полнеба, долго еще рдела пышная и холодная
вечерняя заря. На ее фоне высокие осокори возле хаты, сама хата, хлев,
наклонившиеся, словно вылитые из соломенного золота стены сарая,
колодезный журавль и густая стена черноклена за хатой казались черными и
плоскими.
В густых ветвях осокорей, над самыми верхушками носились, кружили,
беспокойно и хрипло кричали грачи.
И Яринке сразу вспомнилась вот та уже будто совсем забытая ворона,
которую подбил в заводском парке Дуська.
Девочка вздрогнула и, как только двуколка въехала в раскрытые настежь
ворота, не ожидая, пока остановят лошадь, ничего не сказав вознице, забыв
о дедушке, соскочила на ходу и бегом через подворье, в неприкрытые двери
сеней, бросилась в хату...
В хате уже густели сумерки, хотя видно/было еще хорошо. И были там
какие-то люди. Казались, даже много людей. Сколько их было на самом деле и
кто они, Яринка так тогда и не поняла. Она и отца не узнала, не видела, и
сейчас так и не припомнит: был он в хате, когда она ступила на высокий
порог, или его не было? Увидела только большой белый гроб, установленный
на широкой скамье возле торцового окна, словно заполнивший собою всю хату.
За стеклами окна, алея, догорала темно-вишневая заря, а в ноздри остро бил
густой, смолистый запах сосновой доски и сухих васильков...
Из белого гроба, из-под белого льняного покрывала, в обрамлении
беленького платка страшно темнело чье-то лицо с заостренным подбородком,
совсем черной, тоненькой черточкой запекшихся губ и желтели неподвижные,
застывшие пальцы сложенных одна на другую узловатых рук...
Теперь, когда она припоминает тот миг, ей кажется, что ощущение было