"Михаил Эммануилович Козаков. Мещанин Адамейко " - читать интересную книгу автора

ее ног, почувствовав землю, бросилась к кустам. Игриво и радостно визжа, она
то кружилась возле скамейки, то вскакивала на колени своей хозяйки или
тыкала свою забавную мохнатую морду в ноги Ардальона Порфирьевича. И он,
нагнувшись, ласково теребил ее густую шерсть, и собака норовила тогда
дружески лизнуть его в лицо.
- Ишь, приятеля встретил! Балуете вы его, Ардальон Порфирьевич, - он к
вам и ласкается. Небось, к кому другому так не подкатится. Собака, она ведь
тоже свое дело понимает, по-своему справедливо поступает... Рекс! Рекс,
пойди сюда... пойди к хозяйке!
Адамейко поднял голову.
- Может быть... может быть! Нет, не может, - вдруг криво усмехнулся он
и посмотрел на свою собеседницу. - Вот она, собачья справедливость: накорми
ее - подкупи! - она и продаст всю свою дружбу с хозяином. Вот-те и выйдет
ему ендондыршиш! Там, где пряник в руках, - там справедливость в козырях не
ходит! Это вам вопросик и не молодой и не маленький... Возраст ему, может,
от самого Рождества Христова считать нужно, и вопросик не только собачий, но
и для людей по эту минуту - самый главнейший. Кровоточивейший - как рана!...
Например, вот...
Адамейко вновь посмотрел на свою собеседницу, собираясь продолжать свою
речь. Но женщина сидела тихо, не выказывая никакого внимания к его словам, и
подставленное под солнечные лучи дряблое, немолодое лицо, лениво сожмурившее
вылинявшие серые глаза, было сейчас бездумно. Ардальон Порфирьевич заметил
это и, оборвав себя на полуслове, вдруг умолк.
Кто хорошо знал Ардальона Порфирьевича, тот мог бы отметить теперь, что
он или очень возбужден, или на кого-то сердится, - и в том и в другом случае
он громко втягивал в нос воздух, верхняя губа при этом нервно кривилась и
сбегалась улиткой в уголок рта, а тонкие ноздри его, то суживаясь, то
непомерно раздуваясь, создавали впечатление, будто маленький птичий нос его
движется.
Но женщина, сидевшая рядом, хотя и знала хорошо своего соседа по дому -
Ардальона Порфирьевича, никак не могла заметить этого; не видела она и того,
как внимательно и с едва скрываемой недружелюбной усмешкой рассматривал ее
теперь Адамейко: знакомая его лениво и, словно отяжелев, грузно облокотилась
на спинку скамейки (казалось, что тело ее утеряло костяк), стареющие руки
бессильно и неподвижно лежали на коленях, и лицо было дремотно.
День был теплый, даже жаркий, - а на ней был плотный суконный жакет,
застегнутый на все три пуговицы, синее шелковое кашне и на руках - замшевые
перчатки, причем на обеих ("Неряха все-таки!" - подумал Адамейко.) были
сорваны кнопки.
Некоторое время оба молчали. А когда соседка, размякнув на солнце,
протяжно и довольно зевнула, открыв свой рот и обнажив неестественно белые
вставные зубы, и на глазах ее выступили пустые, безжизненные слезы
довольства и безделья, - Адамейко уже злобно посмотрел на нее и хотел встать
и уйти. Но женщина, очевидно, вспомнила о нем и так же лениво и протяжно,
как и зевала, проговорила:
- Что ж то вы, Ардальон Порфирьевич, такой неразговорчивый сегодня?...
Новость какую-нибудь рассказали б!... Рекс, поди сюда, Рекс!... - поманила
она к себе бегавшую поодаль собаку.
- Новость? какую ж вам новость?... - спросил Адамейко. - И чтоб
интересную, конечно, - продолжал он медленно, словно вспоминая о чем-то.