"Михаил Эммануилович Козаков. Мещанин Адамейко " - читать интересную книгу автора

говорится, придерживаюсь.
- А я все же думаю, что себя самого никто в свой карман не спрячет! -
убежденно и с горячностью возразил Ардальон Порфирьевич. - Обязательно
личность вылезет, вы это знайте... Карман этот самый прорвется, - и
покатится человек то ли копеечкой и гривенничком, или полтинником: смотрите,
мол, какой я есть, какая мне цена на этом свете! Так вот и покатится на
панельку - глядите вот все, подберите и приспособьте, куда следует, людские
копеечки.
- Умно, да ехидно говоришь! - перешел вдруг на "ты" внимательно
слушавший Сухов. - Понимаю! Ты и мне уж свою цену поставил, когда повел сюда
с панели?! Так и прикинул в уме: "Целковый на самого да копеек двадцать на
его детишек..." Другой человека покупает на убийство, или девку - для
удовольствия, а ты для того, чтобы странности свои да ум показать! Ловец
особенный!... Да только врешь ты, потому что человек я рабочий!... - злобно
и раздражительно ударил он по столу. - Этому не бывать!
Галка и Павлик испуганно вздрогнули и, часто моргая ресницами, следили
за отцом. Вздрогнул и Ардальон Порфирьевич. Он настороженно смотрел, как
поврежденный глаз Сухова напряженно метался под нависшей угрюмой бровью, как
будто пытаясь сбросить мешавшее ему, прилипшее жел-теньким кусочком бельмо.
И - странное чувство! - Ардальон Порфирьевич старался теперь смотреть только
на это бельмо, словно оно - слабостью своей и ненужностью для Сухова -
защищало невольно его, Адамейко, от следившего за ним озлобленным взглядом
собеседника.
На короткое мгновенье Сухов замолчал, и Ардальон Порфирьевич сообразил,
что лучше ему не начинать первым разговора, потому что возражение сейчас или
вопрос Сухову может опять вызвать у него раздражение или злобу, чего меньше
всего хотел теперь Ардальон Порфирьевич. Он выдержал паузу.
- Нет, этому не бывать, - вдруг как-то устало и тихо сказал Сухов. -
Должно притти изменение, это факт! - понятно уже добавил он. - Четвертый
стакан уже пью, спасибо тебе, Ар-даль-он Порфирьевич... Хороший ты человек,
ей-богу!
Он тихо и добродушно засмеялся, и красивый темно-карий его глаз его
стал мягким и лучистым.
- Павлик, тютелька ты мой милый, окреп, что ли, от чая? Галка, подлей
ему из стакана... Стебелечки, а?... Дети! - с отцовской заботливостью кивнул
на них Сухов, - У тебя, Ардальон Порфирьевич, тоже потомство?...
Адамейко отрицательно кивнул головой.
- К чему это вы два раза сказали: "Этому не бывать"? Какой в том
смысл?... - решился он опять заговорить.
Сухов отодвинул от себя стакан, звонко и коротко ударившийся о пустую
бутылку.
- Точка! - сказал он, чуть хмурясь, и слово было сухо и коротко, как
звук стекла, - и слово слилось с ним. - Точка, дорогой гражданин!... Никаких
мне больше вопросов! Ни-ни... Опутал ты меня ими за полчаса, как колючей
проволокой... "Что, да почему, да как?!" Может, ты следователь? Так я все
равно тебя теперь не боюсь... хо-хо-хо-о! Этому не бывать... не боюсь!... -
раскалывался, как орех, его уже охмелевший заметно, рокочущий басок.
"Странно... Он словно чего-то боится", - мелькнуло у Ардальона
Порфирьевича.
- Нет, я знаю, - ты штатский человек, только странный какой-то,