"Михаил Эммануилович Козаков. Полтора-Хама " - читать интересную книгу автора

кирпич. Вот подойти бы, вправить его по-настоящему в стену, как вывихнутую в
ноге косточку, - чуть-чуть цементиком подкрепить - и на долгие годы
старенького кирпича хватит. Эх, разорители безбожные, а?...
- Вдзвратят имущество, не обойтись без этого, как Бог Свят! - не
унимается у себя дома Сидор Африканыч. - Заставят их! Англия потребует,
купцы европейские. Купец англицкий не тюфяками торгует - министрами! Ему,
купцу, -друг мой, Платон Сергеич, - русская копеечка нонче в мозгу засела.
Баста, значит, в тонкости там разные играть! Платите, судари мои! Платите, а
не то...
Он тупым, коротким пальцем проводит у себя по горлу:
- Ка-а-аюк, судари мои.
...После обеда - как вчера было, как завтра будет: знает Нюточка, что
ничто не изменится в этом доме.
Отец уснет на диванчике; гулкий, с присвистом, храп всколышет его
оплывшую грудь; на потном лице, у выслюнявленных отвислых губ станут ерзать
щекочущие мухи, они заползут в бороду, в безжизненные, вялые усы. Мать,
Елизавета Игнатьевна, охая и вздыхая, будет долго мыть посуду на кухне и
после этого тоже приляжет на часок и тоже всхрапнет, а военрук Стародубский,
закурив послеобеденную папиросу, отнесет привычным ровным шагом к себе в
комнату два аршина двенадцать вершков своего мускулистого, военной выправки
тела.
А на улице в это время так
Дома стоят черствыми деревянными буханками. Редко кто опылит уличный
рукав неохотным шагом. Босой мальчишка пухлую пыль взлохматит - от безделья,
по шалости своей мальчишеской; нищенка разве - худая, сморщенная, как мутный
нерассыпавшийся сухарь - проскрипит у калитки, упавшей с петель; или из
каких-либо ворот проплывет вдруг за угол собачья стая: хвосты у собак плетью
опущены, изо рта слюнявый бесстыдный язык торчит, а глаза - мокрые,
горячие - вонзены в бегущее, качающееся впереди, покрытое клочковатой
шерстью сучье мясо.
И мальчишка - от скуки своей, от безделья - бросит камень в собачью
стаю:
- Ишь ты... свадьбу псы задумали!
Еще камень и еще вдогонку, уже чем попало швыряет в суку, в
преследующих ее псов; и вдруг бултыхнет неверный камень в чьи-то ставни, в
чье-то стекло; но никто не выскакивает из сонной деревянной буханки - и
мальчишка (ох, задорный мальчишка!) уже нарочито нацеливается в ставни, в
стекло, а потом опять гонится за псиной стаей - через дворы, через сады,
опять по улице, гонит под ноги ссохшейся мутнолицей нищенки - и радуется
мальчишка ее испугу, радуется проскрипевшему человеческому голосу.
И - опять на улицах тупая, ржавая дремота.
Вчера было так - завтра будет.
То- оска! Скучно Нюточке.
И разве знать ей, что в печали большой обозвал ту самую скуку, тоску
русских уездных городов, обозвал кто-то далекий, ей, Нюточке, неизвестный
русский писатель - великопостной, великопостной русской скукой обозвал от
печали великой?
Полтора- Хама
И другой, Дыровски-города выстрадавший, в горьком своем смехе проклял
ее, улицами на старой Руси проложенную. И третий, и еще, и еще другие часто