"Михаил Эммануилович Козаков. Полтора-Хама " - читать интересную книгу автора

война! Пахнет, пахнет, Платон Сергеич! И начнется самым простецким образом.
Как там это... иностранным словом теперь называется, а? Вот - интервенция,
да! (Оба "е" в этом слове произносил совсем мягко, растягивая.) Пунктики-то
все, думаете, в газетах поместили? Что? Э-хэ, как бы не так! По совести
скажу вам, как человеку непартийному: самое главное украли - признание
собственности, вот что! Ту-те и корень... корешок, корневище, хэ-хэ-хэ!...
Будьте покойны. Будьте благонадежны. Нюточка! Подвинь сюда стаканчик...
Бултыхало в горле от выпитого залпом квасу, изо рта шла кислая теплая
отрыжка, защекотавшая вдруг ноздрю военрука. - Плевать! - громче
обыкновенного говорит он и отворачивается от своего соседа. - На все это
наплевать!...
- На что это? - не унимается уже Нюточкин отец и еще ближе придвигает
свой стул к военруку. - Нет-с, Платон Сергеич. Нет-с. Плевали уже. Всю
собственность... всю Россию вот и выплюнули-с. Нет, скажете? Помяните мое
слово: быть на Руси имуществу свободным. Без этого нельзя, знаете ли, -
культура! Возвратят имущество - помянете мое слово...
Разговор на эту тему старик вел неоднократно и упорно. И то
обстоятельство, что ему никто никогда не возражал, вселяло в нем уверенность
в безусловной правоте его мыслей, казавшихся ему, человеку ограниченного
умственного кругозора, наивысшим политическим откровением.
Частенько под вечер Сидор Африканыч, медленно и степенно шагая, заложив
руки за спину, направлялся к бывшей Дворянской улице, где расположена была
его усадьба, занятая теперь дыровским парткомом. Дойдя до нее, Сидор
Африканыч на минуту останавливался, бросал на нее короткий, подозрительный
взгляд (словно хотел этим сказать: "Что, не унесли еще, терпишь еще?..."),
потом переходил наискосок на противоположный тротуар и садился на скамеечку
подле чьих-то чужих ворот. Оттуда он в течение получаса наблюдал свое
имущество.
О чем только он не думал в эти минуты! Поистине, это походило на
тайное, запрещенное свидание двух разлученных, которые, однако, могут только
созерцать друг друга, но не вольны о чем-нибудь друг другу поведать...
Конечно, можно жить воспоминаниями, можно думать вот об этом самом
широком, просторном доме так, как будто бы ничего в России, в Дыровске, у
него самого, Сыроколотова, в семье не изменилось, как будто не только не
было на этом покорившемся доме пыльной красной вывески, заградившей к нему
доступ, но не было и того приезжего купца - последнего владельца этой
усадьбы, купившего ее и тем самим спасшего его, Сидора Африканыча, от
постыдного банкротства.
Конечно, о приезжем купце можно не думать: он даже не жил здесь, он
ничем не нарушил обычного для сыроколотовского дома течения жизни, он никак
не запечатлелся в памяти этого дома, - но о своей, сыроколотовской жизни (о,
как хороша она была в памяти Сидора Африканыча!), он мог вспоминать долгими,
долгими часами...
Однако не только о прошлом думал старик Сыроколотов, наблюдая с
противоположного тротуара свою усадьбу. Его хозяйский глаз каждый раз
пытливо щупал ее и каждый раз засорялся он замеченными непорядками: то доска
в заборе кем-то (для чего - неведомо) оторвана; то опять новая ссадина на
лице дома - вдребезги разбил кто-то стекло двадцатилетней давности; то
кирпич в стене силится упасть: пройдет кто-нибудь мимо, затронет невзначай
рукавом -сорвется, упадет на землю старенький, оставленный без присмотра