"Михаил Эммануилович Козаков. Полтора-Хама " - читать интересную книгу авторатридцать тысяч раз обманет доверчивую старую планету. Обязательно!
Подвернется другая какая-нибудь - с ничем не худшим солнцем, а там - другая, третья разом... Отыщутся они - и перелетим! - Как это? - невольно улыбался уже радостно туберкулезный юноша. - Очень просто - перелетим. А для чего уже теперь аэропланчики выдуманы? Человеческий разум оч-чень предусмотрителен! Будущие планетки пребывают, вероятно, сейчас в зачаточном состоянии - газ... Нет? А через миллиард лет вполне оформятся. Мы - туда, а Земля пущай опять в газ переходит. А раз - газ, значит, через миллион миллиардов лет перестанет она блудить, снова Землей станет, и человечество, при нужде, опять сможет на нее пожаловать. Перелетим - за мое почтение! Вертигалов весело посвистывал, слал кому-то неведомому свою обычную "туземную" брань и, сильно жестикулируя, выкрикивал: - Перелетим! Ого-го-го! А главное - вылететь из этого вот проклятого свинюшника, закуты, из этой подлой вонючей поры, именуемой Дыровск. Неправда, а? Вы вот видите меня - отца семейства? А? Через два месяца ликвидирую все дела, подагру свою - на плечи, билет в Москву, и - будьте здоровы! Обязательно! Animus мой вопиет о сем: я не могу уже, голубчик мой, жить на задворках России. В разлом, к чертовой матери эту смердящую уездную Русь - молодцы большевики! Они лучшие из европейцев! И в такие моменты резче, чем когда-либо, вставала перед Юзей мысль, которая если не была так сильна и упряма, как всегдашняя боязнь смерти, то вместе с тем действовала на него почти так же угнетающе, давяще: Вот: где- то есть теперь Россия, настоящая Россия, для него, сбежавшейся к одному великому атаману-городу, покорившему ее своей воле освободителя и вожака. Этот город говорит громко, набатом, все остальные - косноязычны, их голоса хватает лишь на слабый шепот, шепоток: им не надо сейчас своего слова, им оставлен слух - для мудрого атаманова. У этого города никогда не смыкается твердый настороженный глаз, лучи его бесконечно длинны, остры - и в зрачке его тонет вялый мушиный взор всей остальной уездной страны, и смотреть ей только провидцем-глазом вожака!... - В этом городе, в нем одном - ткут неустанно тонкую ткань мысли, и каждая нитка ее чудесным образом превращается тотчас же в целые полотнища, жадно подхватываемые остальной Россией. О, если бы - в Москву! И когда мысль Юзи, побывав трепетным, восторженным слепцом в этом городе, возвращалась, прозревая, к нему самому - Юзе, к ржавой унылой тиши низкорослых дремотных домов, к Дыровску и многим другим его собратьям, стоящим, словно калеки на паперти, на безмятежной русской равнине, вручившей свою судьбу мудрости старинных кремлевских стен, - тогда еще больше казалось, что подлинно это уже не Россия, что это только ее прежнее место, сохраненное для нее на старой дыровской карте. Это только ее след - отвердевший, ссохшийся в струп. И еще горче становилось от сознания, что он сам, Юзя, втоптан судьбой в этот след, он - мельчайшая часть его, что даже нет его, Юзи, в числе тех немногих дыровских людей, кто, как молодая, вешняя заболонь, зреет здесь, на |
|
|