"Михаил Эммануилович Козаков. Попкино счастье " - читать интересную книгу автора

коровинском флигеле, а Юрий Ильич - как-никак полковник, знал самого царя,
дворянин родовитый; к тому же, если бы не Коровин - погиб бы парень с
голоду, - и оттого Кузьма слушает.
- ...А был еще такой случай... Брат выменял на лошадь из племенных
конского завода князя Кирилла Владимировича тоже одного попку... Красивый
был, умнющий попугай. Так тот, как человек говорил, ей-богу... Брат мой за
такую его способность и выменял у начальника дворцовой почтовой конторы.
Поверишь ли, Кузьма? Попугай без запиночки молитву целую выкрикивал,
бывало... Брат ему: "попочка, помолись", а он замотает, замотает головой и
загортанит: "Спаси, господи, люди твоя и благослови достояние твое, победы
благоверному императору нашему Николаю Александровичу..." и пошел до конца,
ей-богу... Только у него не "Александровичу", а "Алек-к-ровичу" выходило.
Забавный был!... Не даром Брэм говорит, что попугай - человек среди птиц. И
скворцы тоже... Знаешь, Кузьма, говорят: подрезать им язычок - и станут
человеческие слова выговаривать...
...Во всей стране голодно, и во флигельке на Ждановке тоже, и
раздраженная Зоя сказала отцу:
- На вашего попугая дурацкого уходит немало денег. Кукуруза и конопля
не так уж дешево стоят... Теперь такое время, что не до жиру - быть бы живу.
Пусть Кузьма продаст его, а никто не купит, пусть подыхает!... Кажется, из
всех обитателей Петрограда один ваш попка на усиленном питании...
Сказала и ушла, чтоб вернуться поздно ночью возбужденной, с блестящими
глазами и вздрагивающими усиками на едва загнутой верхней губе, а в шуршащих
юбках - кусками молодая ночь, вешний ветер, девичья тайна... Кузьма отворял
ей дверь, кашляя вогнутой грудью, бело-кровным мелкозубым ртом и скрипучей
дверной щеколдой, захлебнувшись и от влажного тягучего ветра, и от шуршания
Зонных юбок - тайны...
Так приходила она часто, принося в ждановский флигелек осколки
распрямлявшегося города, пряной весны и себя самой - неузнанной низкорослым
коровинским домиком... Приходила, а почему так поздно - не спрашивал о том
паралитик Коровин, а чахоточный Кузьма боялся о том подумать. Только
чувствовал, что весной этой что-то случится. С Зоей и со всеми во флигельке.

3

Белогрудый какаду ел последние горсти южной кукурузы "конский зуб" и,
отрыгивая пищу, тянулся целоваться к старому полковнику, оставившему
любимому попке свою порцию сахара.
Уже два дня Юрий Ильич советуется с Кузьмой о попкиной судьбе, а он
из-за решетки клетки уныло смотрит на длинноволосое пегое солнце, косой
локон потерявшее на двух стенах коровинской комнаты. И кричит, непонятно,
протяжно:
- Ва-ва-ва!... Та-ва-ва!...
Обыкновенно говорил старый полковник, сидя, как на троне, в своем
кресле на колесиках, а Кузьма слушал; сегодня вышло наоборот:
- Уважаемый Юрий Ильич...
Кузьма всегда обращался к полковнику не иначе, как со словом -
"уважаемый".
- Я хоць и не маю права... мешать своим словом словам Зои Юрьейны,
потому что ценю свое положение в вашем доме, але добже было б попку вашего