"Вильям Козлов. Андреевский кавалер (книга 2) " - читать интересную книгу автора

подвиг. Но какой же это подвиг - лезть под приближающийся паровоз?! Не
затормози вовремя машинист - и его, Вадима, уже не было бы на белом свете...
И все-таки где-то в глубине души он верил, что в самый последний момент
соскочил бы с рельсов. Уж если его пощадила немецкая пуля, то какой смысл
погибнуть по собственной воле? Вспоминая порой о пережитом, Вадим ненавидел
себя за тот случай на харьковском вокзале. Может, тогда он впервые понял,
что жизнь - это слишком драгоценная штука, чтобы вот так ею попусту
рисковать...
Боль в суставах давно прошла, но появилось новое, незнакомое ощущение
собственного сердца: оно покалывало, громко стучало ни с того ни с сего, а
иногда будто останавливалось. Вот и сейчас, намахавшись топором, он
чувствовал легкие уколы, будто кончиком иглы прикасаются к сердцу. Это
неприятное ощущение вызывало досаду, однако он не бросал колун и, лишь когда
в груди застучало так, что он услышал, опустил его и с минуту стоял среди
наколотых поленьев, прислушиваясь к себе. Неужели это теперь на всю жизнь?
Майор Тарасов сказал, что можно спортом заниматься, лучше всего настольным
теннисом, а вот бег на длинные дистанции не рекомендуется. И действительно,
после хорошей пробежки он стал задыхаться и неприятная одышка еще долго не
отпускала. И все равно он верил, что справится с недомоганием. Ему всего
двадцать лет! Два спортивных разряда, полученные в училище. Черт побери,
думал ли он когда-нибудь раньше, что в груди есть такой сложный орган, как
сердце? Да и кто думает об этом, когда сердце здоровое? Никто его не
ощущает, будто его и нет в груди... А он, Вадим, теперь постоянно будет
ощущать свое сердце, и как ни обидно, но придется с этим смириться.
Покалывание прекратилось, и он с некоторой осторожностью глубоко
вздохнул раз, другой. Эти покалывания не вызывали у него страха, наоборот -
досаду, злость на самого себя: почему именно с ним приключилось такое?
Тарасов сказал, что не только бегать нельзя, но и курить и выпивать... Вадим
не курил, в партизанском отряде начал было баловаться, но, кроме тошноты и
головной боли, ничего не испытывал от курения. А Павел Абросимов втянулся и
курил наравне со взрослыми, иногда даже сухие осиновые листья. Выпивка тоже
не доставляла радости: головная боль по утрам, тошнота до позеленения в
глазах, не говоря уж о том, что какая-то подавленность не проходила иногда
день-два. Казалось, он совершил нехороший поступок, ему было стыдно смотреть
людям в глаза, хотелось забраться куда-нибудь подальше от всех и казнить
себя за эту глупость.
На забор взлетел рябой, с золотистым хвостом петух и горласто
прокукарекал, на него, щуря узкие глаза, смотрела пригревшаяся на досках
серая кошка, со стороны Шлемова нарастал шум прибывающего товарняка. Легкий
ветер принес из леса запах смолистой хвои, ржавых листьев и прошедшего
дождя. И этот волнующий запах весны вдруг наполнил Вадима чувством
необъяснимого счастья, хотя радоваться, казалось бы, совсем нечему. Счастье
распирало грудь, хотелось сорваться с места и, не обращая внимания на
предостережения майора Тарасова, помчаться по лесной тропинке вдоль дороги в
Кленово... Лес еще голый, далеко просвечивает, - наверное, видно будет, как
меж сосновых стволов замелькают бурые вагоны товарняка...
- Тебе бы, Вадик, бороду - и был бы ты вылитый дедушка Андрей
Иванович, - вывел его из задумчивости ласковый голос соседки Марии
Широковой. Она уже давно смотрела из-за ограды на юношу.
- Пишет Иван? - спросил Вадим.