"Вильям Козлов. Брат мой меньший " - читать интересную книгу автора

в сосновый бор каждый вечер. Помнишь, туда, к старой путевой будке? Ты снова
увидишь своего приятеля Дружка. Я тебе обещаю! А пока потерпи, брат..."
Помню, он мордой сам нащупал мою ладонь и уткнулся в нее холодным влажным
носом. И я услышал, вернее - не услышал, а почувствовал его тяжкий,
судорожный вздох. Так вздыхает, успокаиваясь, долго плакавший ребенок.
Мой приятель, ленинградский композитор, встретил нас у парадной. Он
часто бывал у меня и хорошо знал Карая. И пес узнал его, вяло шевельнул
хвостом и отвернулся. Смотрел он только на меня. Когда мимо провели овчарку,
он даже не взглянул в ее сторону. Разговор с приятелем не клеился - мы обо
всем уже успели договориться по телефону. С Фонтанки тоскливо задувал
холодный ветер. Гремело где-то на крыше железо. И уже не дождь, а снежинки
покалывали наши щеки. "Ради бога, не кричи на него, - говорил я. - Он этого
не любит. Скажи по-хорошему, и он все сделает. За сына не беспокойся: Карай
никогда маленького не обидит, наоборот, он защищает детей - даже от
родителей. Ест он все, что ни дашь. Не избалован".
Я видел, как у Карая от напряжения шевелятся уши, - он внимательно
прислушивался к нашему разговору: на лбу собрались глубокие складки. Я
всегда помнил, что Карай знает очень много слов. Конечно, он сейчас все
понял (а может быть, и еще раньше, когда я говорил о нем по телефону). Я
нагнулся к нему и зарылся лицом в мягкую шерсть на шее - он мелко-мелко
задрожал. Потрепав его по голове и пробормотав: "Будь, старик, умницей!", я
направился к такси. И эти десять метров были невероятно длинными и трудными.
Он не пошевелился, не сделал и шага за мной. Только его точеная голова с
блестящими влажными глазами медленно поворачивалась мне вслед. Я шел и
чувствовал себя предателем. Пусть поневоле, все равно - предатель. И от
этого горько и пусто было на душе.
Мой приятель дернул за поводок, но пес не сдвинулся с места - все так
же стоял на тротуаре и смотрел. Я решил больше не оборачиваться, невольно
ускорил шаги. Лишь из такси я решился посмотреть в ту сторону: Карай стоял
все в той же позе и не спускал глаз с машины. Казалось, до последнего
момента он не верил, что я сейчас уеду...
Потом приятель рассказывал, что, как только машина ушла, Карай поднял
голову и посмотрел ему в глаза. И этот долгий взгляд поразил его прямо-таки
человеческой тоской и болью: приятель утверждал, и я ему верю, что в глазах
собаки стояли слезы. И с того вечера, всякий раз выходя с кем-нибудь из
семейства композитора на прогулку, Карай первым делом бежал на то место, где
стояла машина, и тщательно обнюхивал асфальт...


3

Пришла весна - и мы с Караем покидаем Ленинград!
Еще деревья не распустились, на ветвях лишь вспухли пахучие почки,
готовые с минуты на минуту взорваться нежной клейкой листвой. Раскололось
над крышами зданий хмурое ленинградское небо, и в ярких голубых прорехах
заплескался солнечный свет. Из-за каменных зданий солнца не видно, но оно
ощущается во всем: в сверкании нарядных витрин магазинов, в хромированном
блеске снующих по улицам машин, в бойких солнечных зайчиках, прыгающих на
тротуары из окон домов. Солнечный Ленинград - это совсем другой город. Он
сразу молодеет лет на сто, становится прозрачнее. И его причудливо