"Юрий Козлов. Одиночество вещей" - читать интересную книгу автора

лет пребывания в партии членские взносы. Жестоким обследованием в
психдиспансере, где дядю Петю пытали разрывающими суставы инъекциями и
электрошоком, от которого мозги в голове, если верить дяде Пете (а как тут
ему не верить?), превращались в трясущееся в горшке говно, трехлетним
заключением в ЛТП в Пермской области на лесоповале. Леон чуть было не
спросил у отца, неужто же и дело со взносами таило до своего начала
совершенство? И если да, в чем оно заключалось?
Но не спросил. Отец, принимая во внимание возраст Леона, вряд ли бы
ответил искренне. "Конечно же, таило, - так бы ответил отец. - Дядя Петя, к
примеру, мог принести в портфеле в здание райкома бомбу и взорвать его к
чертовой матери. А он затеял глупую судебную тяжбу и все испортил".
Да и не очень-то интересовал Леона дядя Петя, последний раз
появлявшийся у них в Москве как раз три года назад - перед ЛТП, - когда Леон
ходил в пятый класс. Дядя Петя запомнился тихим, трезвым и бесконечно
грустным. Как-то не верилось в громовые его запои, когда он с топором в
руках и с пеной на губах гонял жену и детей, крушил мебель, разбивал к
чертовой матери раковины и унитазы.
За два дня, проведенные у них, дядя Петя починил все вышедшие из строя
электроприборы, включая такой сложный, как вязальная машина, намертво
прикрепил к стенке стеллаж с тяжелыми книгами.
Стеллаж уже несколько лет, подобно гигантскому утюгу, угрожающе нависал
над отцовской головой, когда тот садился за письменный стол работать.
На стеллаже располагались собрания сочинений классиков
марксизма-ленинизма: коричневые Маркс и Энгельс, синий Ленин, под самым
потолком - вишневый неприметный Сталин. Книгами идущих вослед практиков и
теоретиков недавно еще всепобеждающего и единственно верного, а нынче никого
и ничего не побеждающего и единственно, неверного учения отец отчего-то
брезговал, не помещал их в опасно гуляющий над головой утюг-стеллаж.
Глянцевые томики и брошюрки, несерьезных, как западные триллеры, расцветок,
вероятно, могли, по мнению отца, внести диссонанс в монолит учения,
смотрелись бы на стеллаже как сорные васильки и лютики, а случись возврат к
суровым временам - как куриная слепота! - посреди единообразного, но
почему-то (понятно почему!) непрополотого литого свинцового поля. Им и было
место на непрестижных полках в кладовке в неорганизованной компании прочих
печатных сорняков-однодневок: газет, журналов, еженедельников, старых и
многочисленных новых, нечетко или излишне четко отпечатанных на толстой или
тонкой, желтой или белой бумаге. Воистину за сорняками было не разглядеть
злаков. Предстояло собрать урожай не свинцовых, как обычно, зерен, но
плевел.
Кладовка была неиссякающим источником макулатуры. Леон едва успевал
увязывать в пачки, обменивать на талоны, приобретать на эти талоны то
"Железную маску", то "Анжелику" да тут же в магазине и уступать желающим по
рыночной цене. Однако уже было объявлено о предстоящем многократном
удорожании периодики и книг. Вряд ли на следующий год родители смогут вольно
выписывать в дом, вольно покупать в киосках. Источник, следовательно,
иссякнет, пересохнет, как - рано или поздно - любой источник.
Что-то беспокоящее заключалось в том, что хоть и пустенькие, но
живенькие изданьица увязывались в пачки, исчезали в макулатурных подвалах, в
то время как свинцовые тома основоположников хоть и кренились, но оставались
в стеллаже. И одновременно лживым было беспокойство, так как не кто иной,