"Юрий Козлов. Геополитический романс" - читать интересную книгу автора

остаточно ухоженными, но пустынными, как храм отжившего божества. Аристархов
частенько смотрел сверху на медно-коричневого Ильича в пальто, поставленного
в шагу прямо посреди поля возле шоссе. Ильич был неприкаян, растерян и
уходящ в сторону Варшавы. Почти так же, как оторванный от материальной
базы - от горюче-смазочных, технически служебных корней, - выведенный из
Германии, то есть в противоположном от шага Ильича направлении, вертолетный
полк. Ходили слухи, что полк вот-вот расформируют.
Керосина с каждой неделей отпускали все меньше и меньше. Полетное время
съеживалось. У Аристархова, пожалуй, впервые в жизни появилось время для
чтения. Больше всего в жизни капитан любил летать. На втором месте шло -
читать. Раньше он больше летал. Теперь - читал.
Из невпопад и бессистемно - по вечерам, в нелетную погоду, на боевых
дежурствах, в редких отпусках - прочитанного в памяти застревали странные и
необязательные строки. Скажем, что мерилом всякой цивилизации является...
отношение к женщине. Чем дольше пилот тяжелой боевой машины, первейший
читатель гарнизонных библиотек капитан Аристархов размышлял над этим
горьковским откровением, тем меньше был склонен с ним соглашаться. По мнению
капитана, женщина являлась самым что ни на есть полноправным субъектом
цивилизации, можно сказать, непосредственным ее творцом. Как, впрочем, и
антицивилизации. Упадок цивилизации, превращение ее в антицивилизацию во
многом объяснялись упадком, превращением женщины в антиженщину. Женщина
вдохновляла мужчину на подвиги. Антиженщина - на воровство. Надо думать, что
и вдохновленный - неважно, кем или чем, - на воровство мужчина становился
антимужчиной. Аристархов не знал, что тут первично, а что вторично. Скорее
всего, женщины и мужчины антицивилизации стоили друг друга.
Ему открылось, что мерилом цивилизации вполне могло бы являться
отношение к прошлому, к мертвым. Весьма совершенной в этом свете
представлялась египетская цивилизация, не случайно, надо думать,
просуществовавшая столько тысячелетий. Да и русская, собственно, оказывалась
не последней в этом ряду, хотя бы благодаря определению философа Федорова
сверхидеи существования живых как воскрешения мертвых. То есть, отвергая
Страшный Суд и все с ним связанное, Федоров хотел быть добрее самого
Господа.
Господь, не иначе, покарал русских за странного философа. Живые жили в
России как воскрешенные мертвые. Что воскрешенным мертвым до суетных земных
дел? В неистовом вольнодумстве Аристархов шел дальше Федорова. Ему,
мечталось, чтобы не живые мертвых, а мертвые воскресили живых русских,
такими безнадежными представлялись ему эти самые живые русские. На тридцатом
году жизни пилот тяжелой боевой машины капитан Аристархов сам доподлинно не
ведал: жив ли, мертв, а может, воскрешен? Вместе со своим народом он,
похоже, пребывал в некоем четвертом состоянии. Аристархов долго думал, как
определить это диковинное, изменчивое, ускользающее состояние, пока наконец
не додумался: сновидческое. Сновидческой, стало быть, была современная
русская цивилизация, подобно лунатику, зависшая между жизнью, смертью и
воскрешением.
В отличие от русской, германская цивилизация определенно благоволила
мертвым и живым. Живым - достойное жилье. Мертвым - не менее достойные
кладбища, памятники, колумбарии-сады. Немецкие женщины были далеки от
упадка. Одним словом, поначалу германская цивилизация увиделась Аристархову
весьма разумной и уравновешенной.