"Юрий Козлов. Геополитический романс" - читать интересную книгу автора

гробу Колюня! Вернее, то, что осталось от Колюни. И еще Аристархов
досадовал, что если бы не он, то к Жанне обязательно пришел бы кто-нибудь
другой и она точно так же застелила бы кушетку простыней со штемпелем
"пионерлагерь "Чайка", то есть досадовал на все сразу и одновременно
неизвестно на что, одним словом, на саму жизнь.
А потом Жанна вместе с амбулаторией перебралась на самую продвинутую в
глубь Азии советскую военную точку за реку Гильменд. Аристархов садился там
заправляться, частенько оставался ночевать, а утром не спешил улетать. Он
твердо заступил на место подорвавшегося на мине Колюни, другого
старлея-мотострелка, застреленного снайпером на выходе из духана, и еще,
можно не сомневаться, многих живых и - мертвых офицеров, прапорщиков, да,
наверное, и солдатиков.
На бесконечно отдаленной от начальства точке за Гильмендом, где пустыня
вокруг просматривалась на десятки километров, у Аристархова было все,
необходимое мужчине для счастья: любимая и любящая подруга, еда, богатый
выбор спиртного, отдельная комнатка в щитосборном домике возле вертолетной
площадки, покой и воля, овеществленные в разнообразнейшем и
разнокалибернейшем оружии, из которого в любой момент можно было пострелять,
которое в любой момент можно было собрать, разобрать, в тысячный раз
протереть промасленной тряпочкой. Аристархову нравилось сиживать по вечерам,
вытянув ноги, в шезлонге перед домишкой, прихлебывать из длинного стакана
виски, отслеживать уходящее по длинной косой за горы малиновое
вертолет-солнце.
Это было невероятно, но когда кто-то из сослуживцев - в Афганистане, в
России, в Германии - вспоминал Родину, Аристархов, в свою очередь, думал не
о брошенном развалившемся родительском доме в деревне Четверть Владимирской
области, не об интернатах-общагах-казармах, где прошла его юность, а об этой
точке за Гильмендом: малиновом закатном вертолете-солнце, темно светящихся в
его лучах цистернах с керосином, металлических паутинах и спицах антенн на
крышах, посыпанной скрипучим гравием дорожке в медпункт, комнатке в
щитосборном острокрышем домишке. Там, посреди пустыни, в чужой враждебной
стране на опроволоченном пятачке, отстаиваемом исключительно превосходящей
силой оружия, Аристархов был законченно свободен и счастлив. Там была его
истинная Родина, если допустить невозможную мысль, что Родина, свобода и
счастье - близнецы-братья. Этот опроволоченный квадрат он был готов защищать
до последнего патрона, до последней капли крови, хоть от пуштунов, хоть от
белуджей, хоть от американцев, хоть от самого Господа Бога, вздумай тот
пойти войной на точку. Был готов защищать так, как не был готов защищать
бесспорную паспортную Родину - СССР - с ее развалившимися деревенскими
домами, интернатами-общагами-казармами, жестокой милицией, неправедным
судом, красными лозунгами на всех углах.
И был на точке тонкий в талии, гибкий, как удилище, спецназовец-майор с
разведгруппой и диким количеством аппаратуры, усиленно шарящий то в
иранском, то в пакистанском эфире, что-то там перехватывающий, сам коротко
вклинивающийся в разомлевший восточный эфир на безупречном дари или фарси,
проворно выскользающий из эфира с немедленным выключением аппаратуры,
зачехлением ее некими специальными, непроницаемыми для спутников и радаров
черными, как ночь, чехлами.
Прямой, с перебитым носом, коротко стриженный, с абсолютно ничего не
выражающими светлыми, как бы седыми глазами, молодой этот майор походил на