"Юрий Козлов. Имущество движимое и недвижимое" - читать интересную книгу автора

Костя знал единственный эпизод - как его прапрабабушка с мертвым ребенком на
руках шла от фельдшера, а этот подлец, пьяный, промчался мимо нее на
тройке - с гитарами и бабами. И еще дед со стороны матери происходил из
крестьян. После революции он остался круглым сиротой, застал голод в
Поволжье, но чудом выжил, охотясь на ворон, разжиревших на трупах. Этот дед,
впрочем, выбился в медицинские профессора, редактировал терапевтический
журнал, где пропустил какую-то ошибочную по тем временам статью. Был
немедленно посажен. В пятьдесят шестом выпущен, однако уже безнадежно
больным.
Будто бы, когда его посадили, мать, чтобы не выгнали из института, не
выслали из Москвы, с горя вышла за первого встречного, которым оказался
Костин отец - бравый демобилизованный морячок, увлекающийся историей,
пописывающий во флотскую газетенку. Она сменила фамилию, уцелела, но жизнь в
семье не задалась. Отец и мать почти не разговаривали друг с другом, в одной
квартире жили порознь. Костя не любил об этом думать.
Из своих предков дед-профессор вспоминал некоего Назара Ивановича -
первого в деревне кулачного бойца. Осушив стакан водки, он бесстрашно
выходил на любого противника. Однажды уложил башкира, вернулся домой и в
одночасье помер. Вот, собственно, и все, что знал Костя о своих
предшественниках в этом мире.
"Да были ли они счастливы? - вдруг подумал он. - В избах, которые
"светлей дворца"? На лесоповале? В бараке или в случайном, чтобы уцелеть,
браке? А если не были, была ли народность? Может ли быть народность без
счастья?"
- И все-таки, - упрямо закончил он, - пусть лучше в отсталом, чем в
никакой.
- Что ж, может быть, ты и прав, - Саша смотрел на воду. Лицо его было
совершенно спокойным.
Разговор на этом мог закончиться, мог продолжиться. У Саши была
странная манера спорить. Он не ведал того, что сильнее заставляет биться
сердце спорщика, ради чего затеваются споры - торжества утверждения
собственной точки зрения. Словно ему изначально была известна истина. Она,
как известно, не торжествует, не утверждается, а существует. Костя
продвигался к истине - если только к истине! - как пловец, рассекая грудью
то горячие, то холодные сопротивляющиеся воды, и каждый раз, измученный,
оказывался там, откуда Саша свой заплыв только начинал. Тут уже сил у Кости
не хватало. "Может, народность, - подумал он, - знать то, чего знать не
можешь? Например, куда плыть, когда вокруг лед, кипяток и тьма? Значит, Саша
народен, а я не народен? Почему?"
- Ты прав, - повторил Саша, - только мне кажется, народность сейчас
должна выражаться не столько в изящных художественных образах, хотя они,
безусловно, важны, не в истериках, не в невежественной ностальгии, а в
действиях. Народность сейчас, да как, впрочем, и во все времена -
продуманная система конкретных действий в интересах народа, - словно
вколотил последний гвоздь, придав качающемуся строению умственного спора
материальное очертание смотровой вышки, откуда открылся вид... на что?
Костя не успел додумать. Сверху на них летели трое алкашей - еще вполне
крепких, не до конца истребивших могучее от природы здоровье. Должно быть,
им удалось ухватить портвейн в закрывающемся магазине, их переполняли
победительная ликующая злоба, абсолютная уверенность в собственных силах. От