"Юрий Козлов. Имущество движимое и недвижимое" - читать интересную книгу автора

- Понятно, понятно, Костя, - спокойно произнес Саша, - у меня
один-единственный вопрос: это поле мирное, оно... чье?
- Чье? - удивился Костя. - Как это, чье?
- Кому оно принадлежит?
- Что значит, кому? Мне! Кому же еще?
- Ты хочешь сказать, это не крохотный приусадебный участок, а настоящее
большое поле, способное прокормить тебя и, надо думать, твою предполагаемую
патриархальную семью?
- Конечно!
- Но в нынешней деревне у тебя такого поля быть не может. Может быть
только колхозное или совхозное, то есть общественное. Но - относительно
общественное, так как, когда его вспахать, чем засеять, когда убрать, -
решают не те, кто работает в колхозе или совхозе, а люди в кабинетах, в
райцентре, в глаза этого поля не видевшие. Стало быть...
- Стало быть, к топору зовите Русь? - усмехнулся Костя.
- Не об этом речь. Просто пафос твоего стихотворения умозрителен.
Стихотворение искренне, не спорю, а пафос умозрителен.
- Я сам знаю, что умозрителен! - воскликнул Костя. - Но ведь надо же за
что-то в жизни ухватиться. Нельзя же жить без идеалов!
- Но почему идеал - черная изба без водопровода и теплого сортира и
мифическое поле, которое тебе никто не собирается отдавать в собственность?
Да если и отдадут, где ты возьмешь семена, удобрения, технику? Написал бы
лучше стихи про процветающее фермерское хозяйство - с каменной усадьбой,
библиотекой, собственными тракторами, молочным и мясным стадами,
холодильными агрегатами. Лучше звать к такому, чем к черной избе.
- Я же другое имел в виду. Ну... народность, что ли?
- Народность? - задумчиво повторил Саша. - Но почему в столь, я бы
сказал, отсталом понимании? Разве народно - звать народ назад в нищету? У
тебя что, были в роду крестьяне?
- Прадед по отцовской линии... - У Кости встала перед глазами
послевоенная мутная фотография, где был этот самый прадед: борода лопатой,
сапоги, злобный взгляд. Должно быть, не по нутру было ему сидеть истуканом в
толпе детей. Как его звали, Костя не знал, но родственники рассказывали, что
в двадцатых прадед владел в поселке несколькими домами, сдавал в аренду
землицу, однако перед самым началом коллективизации все выгоднейшим образом
продал, уехал в город, где и пересидел опасные времена. В войну был каким-то
уполномоченным в тылу. А потом - до самой пенсии - ходил в средней руки
сельских начальниках, и, кажется, ему уже было плевать: сеять ли кукурузу,
запускать под лес клеверище, запахивать ли проселочные дороги. Перед самой
смертью он почему-то перестал платить за дом и за электричество, взялся
рассылать во все инстанции жалобы, что ему, мол, положено, он - участник
двух революций, трех войн, ветеран-переветеран, соратник Кагановича (?) и
вообще... Вне всяких сомнений, прадед был из народа, но олицетворял какую-то
иную народность - не ту, к которой хотелось припасть, как к роднику. По
отцовской линии далее прадеда Костя своей родословной не ведал.
Были у него в роду крестьяне и по материнской линии, но про них Костя
отчего-то сказать постеснялся. Его бабушка, помнится, рассказывала ему про
свою бабушку - та помнила, как жили "под барином". "Под барином" - что-то
невыразимо гнусное, рабье-приниженное было в этих словах. Вытащил ее из-под
барина заезжий торговец лесом - Костин, стало быть, прапрадед. Из их жизни