"Владимир Краковский. Один над нами рок " - читать интересную книгу автора

и по-детски заплакал, когда ему сказали, что Пушкина снова увезли...
Доконал его и нас звонок короля Королевского архипелага, пожелавшего
заказать шесть партий! "Вам-то зачем? - удивился толстячок по телефону.- Вы
такой миролюбивый".- Он знал, что данный король очень миролюбивый. Но тот
объяснил, что именно для сохранения мира в регионе и вынужден срочно
вооружиться. Узнав о конфронтации правителей Аделии и Розалии, он срочно
слетал на стареньком, еще папашином, "Боинге" и к тому и к другому. Увы,
безрезультатно. Слова мудрости и любви, которые он произносил, оказались
слишком великими, чтоб пролезть в узкие уши одурманенных властью людишек.
Тогда он повел разговор с позиции силы, сказав, что, если Аделия и Розалия
развяжут между собой войну, он в страшном гневе уничтожит оба государства.
Однако его угроза вызвала только смех. Оба правителя ему сказали: "Каким
хреном ты это сделаешь? Ведь у тебя, миролюбца пархатого, порядочной
винтовки не найдешь, не то что ракеты или атомной боеголовки". Уязвленный
этой насмешкой, он улетел обратно, купил новый "Боинг", построил ракетодром,
и вот теперь ему нужны винтики. За ценой он не постоит. После исполнения
этого заказа он продаст гордость своего архипелага - рощу реликтовых
баобабов - и на вырученные деньги закажет нам еще десять партий винтиков.
Правители Аделии и Розалии затрепещут перед ним и не посмеют воевать друг с
другом без его разрешения...
Ошалелые, вперив взор в пустоту, мы бродили по цеху: образ уплывающих в
небытие больших денег рвал нам душу. В гробовой тишине тоскливо жужжала наша
муха. Ей подвывала наша кошка. Наши голуби перестали летать. Обсев
потолочные балки, они в открытую гадили на нас.

Первым сорвался Дантес. Он стал бить себя кулаками по лицу и кричать,
что готов ежедневно становиться под пушкинские пули, лишь бы Сашок находился
здесь и мог выполнять свою, только ему доступную часть работы. "Под какие
пули, истерик? - заорали и мы.- Ты же знаешь, что их не было - ни в первый,
ни во второй раз! И, кажется, зря! Он под пули готов встать, герой
хренов..."
Обидевшийся Дантес закричал, что все мы бездари, тупицы, раз не
способны повторить то, что Пушкин делал с легкостью и не один раз.
Обидевшись в свою очередь, мы закричали, что не позволим всяким французишкам
унижать наше человеческое достоинство.
"Опять вы за свое! - закричал Дантес.- Не француз я!" "Сколько можно
отрекаться от своей нации? - пристыдили мы его.- Чуть что, так ты сразу. А
между тем ничего стыдного в принадлежности к великому французскому народу
нет..."
На этом ссора кончилась.

Нельзя сказать, что со своим неумением мы смирились легко. Время от
времени то один, то другой из нас бежал к станку и, засучив рукава, пробовал
повторить пушкинские движения. Мы нарезали резьбу и так, и эдак - впустую.
Бывало, со своими бесплодными попытками мы задерживались в цехе до полуночи
и тогда ложились спать прямо у станков. То и дело кто-нибудь вскакивал с
пола и, бормоча: "А если попробовать так...", включал станок.
Остальные каждый раз просыпались, приподнимали головы, надеждой
светились глаза...
После бесчисленных неудач возобновились дискуссии о причинах