"Владимир Краковский. Один над нами рок " - читать интересную книгу автора

"Мне бы эту ненависть не сдерживать,- жаловался он нам на себя. Она ж
прибывала понемногу. Надо было каждый раз, когда сталкивался с ним, материть
его или толкать плечом со словами:
"Прочь с дороги, лягушатник!" Если б я так поступал, ненависть не
копилась бы и опасной концентрации в моей душе не достигла б.
Но, скрывая свои антифранцузские настроения, я не мог позволить себе
таких выходок. Кроме того, как всякий представитель русского народа, я
долготерпелив, и это сказалось. В один прекрасный день я обнаружил, что
вытачиваю самопал. "Зачем он мне?" - мелькнула мысль. Но не было уже у меня
власти над собой.
Единственное, на что еще хватило моего интернационализма,- не вложить в
ствол пулю..."

Выслушав эту исповедь, мы стали успокаивать Сашка, но он отталкивал
нас, говоря, что отныне не сможет никому смотреть прямо в глаза. Он очень
страдал - как всякий интернационалист, вдруг обнаруживший, что какую-то
нацию он на дух не переносит...

Мы, что называется, удалились на совещание. Было ясно: идти с таким
мотивом к главврачу нельзя. Не любил бы Сашок всех инородцев - это было б,
может, и плохо, но нормально. Не любил бы он только евреев - совсем хорошо,
поскольку очень традиционно. Или, скажем, немцев - за то, что они евреев
убивали... Но ненавидеть выборочно одних французов, любя всех остальных,-
для России это явная ненормальность, идти к главврачу с таким объяснением
можно было только с желанием навредить. Сашку после этого век бы свободы не
видать. Ему бы до конца жизни кололи в черепушку настои разных трав...
Накануне главврач рассказывал, как открыл очередное лекарство.
Совершенно случайно! Услышал по радио песню "Сережка ольховая будто
пухо вая" - и его прямо вскинуло. Пошел, насобирал этих сережек, отварил,
вколол одному-другому пациенту в гипоталамус - и пожалуйста: один почти
выздоровел, другому тоже лучше стало.
"Большинство великих открытий делается случайно",- объяснил нам
главврач.

Вернувшись в цех, мы рассказали Дантесу всю правду. Вяземский обнял
его, говоря: "Ничего не поделаешь, придется тебе взять грех на себя". Дантес
не понял, спросил: "Какой грех?" "Грех лжи",- ответил Вяземский и объяснил
новый план. Он состоял в том, чтоб Дантес наврал главврачу, будто, являясь в
целом тоже интернационалистом, к сожалению, терпеть не может русскую нацию и
неоднократно говорил Пушкину: "Ах ты, русская морда!" И еще якобы говорил:
"То ли дело мы, французы! И лекарство от бешенства наш Пастер изобрел, и
наша солдатня в грязных сапогах по вашим кремлевским дворцам расхаживала и
на постелях ваших царевен спала..."
"Зачем мне приписывать себе такие слова? - воскликнул изумленный
Дантес.- Какая польза может быть от этой глупости?"
"А такая,- ответил умница Вяземский,- что в результате твоей хулы на
русских, в результате попирания всего того, что так дорого русскому сердцу,
Пушкин разозлился настолько, что, слегка изменив своему интернационализму,
возненавидел французов. А поскольку все гадости говорил один из потомков
этого глумливого племени, то он не сумел удержаться и открыл по нему пальбу.