"Владимир Краковский. Один над нами рок " - читать интересную книгу автора

которой шел дымок. Мы сразу поняли, что это самолет, и с криком: "Может,
летчик еще жив!" - стали растаскивать обломки.
Но летчик подошел к нам со стороны, он, оказывается, невдалеке
катапультировался, шелковый парашют волочился за ним. "Кажется, никого из
ваших не накрыло,- сказал он.- Вот и ладненько". И подарил парашют нашим
женщинам на кофточки. "Останки разобрать, и побыстрей! - приказал он нам.- О
случившемся помалкивать. Дело государственной важности.- После чего попросил
закурить и объяснил: - Данный самолет - последнее слово в авиастроении,
первый в мире абсолютно безаварийный, у американцев такого нет, они кусают
локти, десятки государств в очереди на покупку..."
"Как же он разбился?" - спросили мы. "А хрен его знает", ответил летчик
и пошел.
"А вас не расстреляют? - крикнули мы вслед.- Или по крайней мере не
посадят?" "Это грозит вам,- обернулся летчик,- если сегодня же не наведете
порядок".
И ушел.
Окружив кучу, мы стали смотреть на нее завороженно. От серебристости
кружилась голова.
Куча почти вся состояла из дюраля.

Конечно, из одного дюраля самолет состоять не может, в нем и медь, и
железо, и, смешно сказать, даже древесина. Но все ж дюраль преобладал: когда
мы, стащив весь его на склад, примерно подсчитали, вышло, что год сытой
жизни нам обеспечен. Может, и полтора!
Уже через неделю мы снова зачастили на вернисажи, а Дантес - в оперу.
Зажили мы лучше прежнего. Благодаря толстячку, который, став нашим
другом, сумел заключить несколько договоров на оптовые поставки дуршлагов в
другие города. Наши женщины теперь уже не таскали на базар мешки с
продукцией - по железнодорожной ветке прямо к цеху подгонялся товарный
вагон, оставалось только нагрузить его доверху. И он ехал - то в Пензу, то в
Мариуполь.
Толстячок так много занимался нашими делами, что Дантес поставил ему в
своем кабинете стол. И толстячок теперь почти всегда за ним сидел.
Конечно, размерами этот стол уступал дантесову - начальник все ж
начальником остается,- однако телефон толстячок перетащил к себе, сказав
Дантесу: "Тебе он - только украшение".
И тот возразить не сумел. Ему уже года два или три никто не звонил. А
толстячку - каждый день: "Где дуршлаги?.. Сколько отгрузили?.. Высылаем
аванс". Или звонил сам толстячок:
"Дуршлаги в пути. Штук столько-то. Шлите расчет".

Во многие мудрости, как известно, многие и печали: раньше, успешно
производя дуршлаги, мы радовались жизни, как попрыгунья-стрекоза, то есть о
будущем не думали; теперь же, наученные горьким опытом, ежедневно
заглядывали на склад: дюраля было много, однако только слепой не увидел бы,
что становится меньше. Запасы медленно, но таяли, мы прилагали много
внутренних усилий, чтоб этот факт не отравлял нам радостей жизни.
Они продолжались ровно полтора года. За этот срок весь самолет был
превращен в дуршлаги. Время голодных обмороков снова приблизилось
вплотную...