"Даниил Федорович Краминов. Дорога через ночь (Повесть) " - читать интересную книгу автора

которого не было бы выхода. И я искал его. Искал все время. Трудными
днями, отрываясь на минуту от рабской тачки, долгими ночами, просыпаясь от
тяжелого сна. Сколько раз мысленно перелетал я через ограду концлагеря,
туда, где люди были свободны, где они могли передвигаться, действовать по
своей воле! Даже забывал при этом, что и по ту сторону проволоки лежала
большая враждебно настроенная страна. У меня не было тогда ничего, кроме
надежды. Зато какая сильная, неодолимая это была надежда!
Вася Самарцев укрепил ее, дав моим мечтам и надеждам направление и
возможность действовать. Узнав, что я учил в средней школе немецкий язык,
а в институте занимался французским и английским, он посоветовал
сблизиться и как можно чаще беседовать с людьми, говорящими по-немецки,
французски и английски.
- Мы находимся в Европе, брате мой, - напомнил он, - и, когда
окажемся на свободе, иностранный язык очень пригодится. Язык - это
путеводитель, это средство пропитания и еще многое. Для нас язык, брате
мой, - очень нужное оружие...
Я взялся за овладение этим "оружием". Постоянно и бессовестно
надоедал соседям-иностранцам: чеху Прохазке, голландцу Хагену, французу
Бийе и бельгийцу Валлону. Не оставлял в покое даже молчаливого и
надменного англичанина Крофта. Сначала Самарцев наблюдал за моим старанием
с одобрительной усмешкой. Вскоре, однако, ему пришлось умерить мое рвение:
оно могло вызвать у охранников подозрение.
- Чтобы трудное дело сделать, - заметил он, - одного усердия мало.
Нужны еще терпение и осторожность.
Он остановился на короткое время, улыбнулся и добавил:
- И, брате мой, настойчивость...
Это "брате мой" или "брате мои" Вася вставлял в разговор часто, но
редко случайно, как делают многие страдающие от навязчивых слов. Призывом
к "брате" он обращал внимание на особую важность того, о чем шла речь.


Я так и понял, что настойчивость важнее, чем усердие, терпение и
осторожность. Я учился терпению, хотя это было трудно, осторожности,
требующей дисциплины и хитрости, и готов был доказать свою способность к
настойчивости, проявить которую не мог.
Прошло еще несколько недель, прежде чем я услышал от Самарцева слова,
заставившие мое сердце забиться сильнее от радости и тревоги.
Перед вечером одного тяжелого дня Вася и я оказались в дальнем углу
песчаного карьера, где работали. Мы были подавлены и молчаливы: в тот день
охранники застрелили трех заключенных. И вдруг Самарцев, продолжая грузить
тачку, спросил:
- Готов рискнуть, чтобы вырваться отсюда?
Я выпрямился и обрадованно согласился:
- Готов! Хоть сейчас готов!
- Не разгибайся, не разгибайся! - шепотом приказал он. - Не привлекай
внимания того черта, что над нашими головами, на краю карьера, стоит.
Я усердно заработал лопатой.
- Только как отсюда вырвешься? Как?
- Придет время, за оградой лагеря окажемся, - ответил Вася. - А там
сумеем от конвоя избавиться, если заранее все продумаем и ко всему