"Даниил Федорович Краминов. Дорога через ночь (Повесть) " - читать интересную книгу автора

концлагерь.
Лишь после того как меня познакомили с участниками замысла, а те
признали меня "своим", решился Самарцев поговорить о моем приятеле.
- Ты давно знаешь Устругова? - спросил он меня.
- Нет, не очень давно. А что?
- Какой-то он странный, непонятный, - проговорил Вася, почти повторяя
мои слова о Георгии, сказанные в вечер первого знакомства в Химках. -
Силища в нем огромная и упрямство просто необыкновенное. Гробокопатель
руки об него обломал, а он все держится. Как репей у Толстого. Помнишь в
"Хаджи-Мурате"? Его и рубили, и рвали, и колесом переехали, и внутренности
вывернули, а он все стоял и стоял. Так и Устругов. Но какой же
неповоротливый! Прямо паровой каток. А лицо? У этого никогда не надо
спрашивать, как чувствует себя или что думает. Все на лице, как на
вывеске, написано.
- Не умеет хитрить и притворяться, - вступился я за друга. - Не
привык еще, жизнь мало видел... Но вообще-то толковый парень и товарищ
хороший. Друзей никогда не подведет...
Самарцев помолчал немного, потом придвинул свое лицо еще ближе.
- Сознательно - не подведет. А невольно?
- Думаю, и невольно не подведет.
- Нужно не думать, а твердо знать.
- Не подведет. Уверен, что не подведет.
Еще немного помолчав, Василий, словно думая вслух, сказал:
- Он очень мог бы пригодиться. Только бы к силе его проворства да
смышлености побольше.
- Он проворен, когда надо, - подхватил я. - Я видел, как он на фронте
действовал. Сначала думаешь, вот тихоход попался, а присмотришься
внимательнее, завидно становится: неторопливо у него все, да споро.
Хитровато сощурив глаза, Самарцев посмотрел на меня и легонько
хлопнул по плечу.
- Правильно, Костя, делаешь, что за товарища крепко держишься. Дружба
без веры друг в друга - пустоцвет, плодов у нее никогда не будет.
Однако несколько дней спустя Вася подошел ко мне со сжатыми губами и
каким-то необычно колючим взглядом: верный признак неудачи, обиды или
раздражения.
- Дружок-то твой отмолчался, когда я насчет побега спросил его.
- Может, просто не расслышал. Или не понял.
- И расслышал и понял. Посмотрел на меня отчужденно и отвернулся.
- Я поговорю с ним, я сам поговорю с ним, - пробормотал я.
Самарцев положил руку на мое плечо и стиснул.
- Нельзя. Этого делать нельзя. Он не должен знать никого, кроме
меня...
Но Устругов сам заговорил со мной. После неудачного побега из лагеря
военнопленных он не хотел "пробовать еще раз".
- Авантюра это, - уныло пробормотал Георгий. - Авантюра...
- А тут быть не авантюра? Они же могут в любой день выполнить свою
угрозу и повесят.
- Могут, конечно, - бесстрастно согласился он и совершенно обреченно
добавил: - Да теперь уж все равно.
И мне пришлось снова, как в лагере Дипхольца, долго говорить с ним,