"Даниил Федорович Краминов. Дорога через ночь (Повесть) " - читать интересную книгу автораконцлагерь.
Лишь после того как меня познакомили с участниками замысла, а те признали меня "своим", решился Самарцев поговорить о моем приятеле. - Ты давно знаешь Устругова? - спросил он меня. - Нет, не очень давно. А что? - Какой-то он странный, непонятный, - проговорил Вася, почти повторяя мои слова о Георгии, сказанные в вечер первого знакомства в Химках. - Силища в нем огромная и упрямство просто необыкновенное. Гробокопатель руки об него обломал, а он все держится. Как репей у Толстого. Помнишь в "Хаджи-Мурате"? Его и рубили, и рвали, и колесом переехали, и внутренности вывернули, а он все стоял и стоял. Так и Устругов. Но какой же неповоротливый! Прямо паровой каток. А лицо? У этого никогда не надо спрашивать, как чувствует себя или что думает. Все на лице, как на вывеске, написано. - Не умеет хитрить и притворяться, - вступился я за друга. - Не привык еще, жизнь мало видел... Но вообще-то толковый парень и товарищ хороший. Друзей никогда не подведет... Самарцев помолчал немного, потом придвинул свое лицо еще ближе. - Сознательно - не подведет. А невольно? - Думаю, и невольно не подведет. - Нужно не думать, а твердо знать. - Не подведет. Уверен, что не подведет. Еще немного помолчав, Василий, словно думая вслух, сказал: - Он очень мог бы пригодиться. Только бы к силе его проворства да смышлености побольше. действовал. Сначала думаешь, вот тихоход попался, а присмотришься внимательнее, завидно становится: неторопливо у него все, да споро. Хитровато сощурив глаза, Самарцев посмотрел на меня и легонько хлопнул по плечу. - Правильно, Костя, делаешь, что за товарища крепко держишься. Дружба без веры друг в друга - пустоцвет, плодов у нее никогда не будет. Однако несколько дней спустя Вася подошел ко мне со сжатыми губами и каким-то необычно колючим взглядом: верный признак неудачи, обиды или раздражения. - Дружок-то твой отмолчался, когда я насчет побега спросил его. - Может, просто не расслышал. Или не понял. - И расслышал и понял. Посмотрел на меня отчужденно и отвернулся. - Я поговорю с ним, я сам поговорю с ним, - пробормотал я. Самарцев положил руку на мое плечо и стиснул. - Нельзя. Этого делать нельзя. Он не должен знать никого, кроме меня... Но Устругов сам заговорил со мной. После неудачного побега из лагеря военнопленных он не хотел "пробовать еще раз". - Авантюра это, - уныло пробормотал Георгий. - Авантюра... - А тут быть не авантюра? Они же могут в любой день выполнить свою угрозу и повесят. - Могут, конечно, - бесстрастно согласился он и совершенно обреченно добавил: - Да теперь уж все равно. И мне пришлось снова, как в лагере Дипхольца, долго говорить с ним, |
|
|