"Даниил Федорович Краминов. Дорога через ночь (Повесть) " - читать интересную книгу автора

денег кучу потратили, а вы, как кроты, все равно ничего не видите. Не
можем... Это и дурак скажет... А вы скажите, что можем. Должны сказать, вы
же командиры... так вашу перетак...
И он захлебнулся витиеватым ругательством.
Подошел Василий и втиснулся на нары между Звериным и Егоровым.
Некоторое время сидели молча. Потом Федунов вскочил и стал перед
Самарцевым.
- Ну что, Васька, и теперь будешь советовать ждать и терпеть?
Тот поднял на него потускневшие глаза.
- Да, и теперь...
Павел начал быстро краснеть: он всегда краснел, когда злость
достигала степени бешенства. Перейдя на свистящий шепот, снова выругался
забористо и грязно.
- Не хочешь ничего делать, убирайся! Командир... Ты не командир, а
тряпка!
Устало, больше с досадой, чем обидой или недовольством, посмотрел
Василий в искаженное злобой лицо Федунова, перевел глаза на Жарикова,
Егорова, на меня. На наших лицах не было ни злобы, ни ненависти. На них
была тревога и безнадежность, близкая к отчаянию. Мы не хотели и не могли
гнать его. Наоборот, чем хуже становилось наше положение, тем больше веры
было к нему. Никто из нас не видел, не знал выхода, и нам хотелось верить,
что Вася знает выход и что он требует терпения, чтобы приготовить что-то
верное, безошибочное. Солги он, сказав что-нибудь обнадеживающее, мы
бросились бы качать его. Но Самарцев не хотел лгать и обнадеживать.
- Со мной можете поступать, как хотите, - сухо и даже жестко сказал
он, - а вырываться отсюда пока не пытайтесь. Это, брате мои, самоубийство.
Бессмысленное самоубийство... Ничего другого сказать не могу, только
ждать, брате мои, только ждать... И готовиться к тому, когда по ту сторону
проволоки окажемся... Ничего другого...


ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Стажинский не позволил мне углубиться в воспоминания дальше. Сжав мой
локоть, он сочувственно заглянул в глаза и повторил:
- Не обижайтесь... Мы не думали плохо, когда называли вас
"уструговской тенью". Дружба между вами радовала нас, ваших товарищей, как
радовала раньше преданность Самарцева друзьям, как восхищал потом поступок
Устругова, который рисковал своей жизнью, чтобы спасти раненого Самарцева.
Дружеская верность делает людей богаче. Вы много потеряли бы, если бы не
было Устругова. И он не стал бы тем человеком, которого мы знали, если бы
вы не были рядом с ним.
Я не поддержал и не опроверг его, и мы замолчали. Я пригласил поляка
за свой стол. Он коротко взглянул на меня, потом осмотрел стол, будто
оценивал, стоит ли ему садиться именно там, и лишь после этого согласно
наклонил голову.
Мы сели за стол и еще раз обменялись улыбками. Разговор, однако,
возобновить не могли. Между нами стояла невидимая, но ощутимая стена
отчужденности, возведенная временем, и я не знал, как подступиться к ней.
На язык так и лезли вопросы: как спасся он там, в Арденнах? Кто подобрал