"Владислав Крапивин. Сандалик, или Путь к Девятому бастиону" - читать интересную книгу автора

цвета пыльной плащ-палатки, потрескавшиеся сандалетки на босу ногу.
Обыкновенный четвероклассник из ближней школы. Обыкновеннее некуда...
Только вот поза невеселая (я чуть сбил шаг). Но и здесь, видно, дело
обычное. Скорее всего, двойку схлопотал и не решается идти домой.
(История хотя и грустная, но старая, как весь белый свет). Чем тут
поможешь?.. Я все же еще раз оглянулся на ходу. В этот миг из-под
мальчишкиной руки упала капля-искорка. Чиркнула по колену и побежала
вниз, оставляя на коричневой ноге темную полоску.
В десять или одиннадцать лет люди из-за двойки не плачут. То есть так
открыто не плачут, на виду у прохожих.
"Но прохожих здесь и нет, -- попытался успокоить я себя. -- Я один
тут иду, да и то случайно..."
"Ну иди, иди... случайный прохожий", -- сказал ехидный собеседник,
который сидит внутри каждого из нас. Я тихо чертыхнулся, медленно
подошел и сел на другом краю камня.
Конечно, мальчик меня заметил. Ни движением, ни взглядом он этого не
показал, только весь как-то напрягся. Я молчал.
Самое глупое в таких случаях спрашивать: "Что случилось?" В ответ
будет или досадливое дерганье плечом, или сердитое сопенье. А на второй
и третий вопрос короткое бормотанье: "Ничего..." Если даже мама или отец
спрашивают, и то... А если незнакомый дядька, которого черт принес не
вовремя!
Мы посидели с минуту. Потом я сказал негромко:
-- Ну?
Он чуть всхлипнул и (вот удача!) тихонько отозвался:
-- Чего?
Я проговорил осторожно:
-- Вот и я думаю чего? Так просто люди не роняют слезы среди бела
дня.
Он шевельнулся, но голову не поднял. Проговорил полушепотом:
-- Вам-то что...
Тут не было ни грубости, ни желания огрызнуться. Просто горькая
досада: какой, мол, прок от ваших вопросов?
Я придвинулся к нему на два сантиметра.
-- Как "что"? Просто увидел, когда мимо шел...
-- Ну и шли бы... -- опять всхлипнул он.
-- Интересно ты рассуждаешь. У одного человека слезы, а другой,
значит, топай мимо, как на прогулке...
Мальчик всхлипнул сердито и решительно. Нагнулся еще ниже, дернул к
себе ранец. Потом быстро промокнул глаза растрепанным концом галстука. И
тогда хмуро ответил:
-- Ну и что? Ну и топают сколько угодно.
-- Дело хозяйское. А я вот не могу, характер такой дурацкий, -- с
досадой сказал я (было ясно, что в клуб опоздаю).
Он сел прямо и наконец посмотрел на меня.
Галстук не помог, глаза все равно были мокрые. В них я не заметил ни
капли неловкости за слезы. Эти серые мальчишкины глаза неприступно
щетинились белыми ресницами, на которых блестели крошечные брызги.
Нет, не получилось разговора, не сумел я. Что-то не так сказал...
Мальчик поднял ранец, застегнул, стал просовывать под ремешки руки. На