"Милош В.Кратохвил. Европа в окопах (второй роман) " - читать интересную книгу автора

вообще означает здесь честь? Честь того офицера размазана на его сапоге
вперемешку с мозгом и грязью. А его честь? Важнее всего - остаться в живых.
Остаться в живых! Вот что главное. И единственное. А этот паяц,
размахивавший револьвером, и Герта в постели с каким-то подонком - все это
смешная куролесица, как в тире венского Пратера, пять выстрелов за крейцар,
господин, прошу вас - бац! - и жестяные кузнецы начинают дубасить по
наковальне - бац! - и мячик разлетается вдребезги над нитевидным
фонтанчиком, но здесь... здесь выстрел - и полголовы напрочь, другой - и
человек превращен в кашу, тра-та-та-та - и цепь наступающих летит вверх
тормашками, как во время охоты на зайцев... Честь - эка важность!
А вокруг безостановочная пальба, грохот, вой, свист - и нет этому
конца...
Тут-то все и произошло...
Казалось, оглушительный грохот поля битвы вдруг слился в единый взрыв,
легко оторвавший Беденковича от земли, как ветер срывает осенний лист.
Взлетев на воздух, он грязными пальцами пытался схватить пустоту, а потом
острая боль вновь бросила его на землю, огненной иглой пронзила голову. Он
еще успел осознать, что рядом с ним и на него низвергается осыпь камней,
комьев земли и грязи, а затем его глаза заволокло густой тьмой.
Разбудил Беденковича дождь, смочивший его открытую голову и шею.
Первые минуты он целиком был занят осознанием того, что жив. Жив! Да,
он действительно жив, это ему не мерещится, это правда. Ободрившись, он
принялся изучать: ранен, не ранен? Но решился на это не сразу, из боязни
узнать что-нибудь страшное, и поначалу довольствовался тем, что, продолжая
лежать неподвижно, прислушивался, не ощутит ли где боль: живот, грудь,
ноги - нет, руки тоже в порядке, голова - пожалуй, да, с нее началось, но
сейчас он ничего не чувствует. Тогда он сделал еще одну попытку: попробовал
совсем немного пошевелить сперва одной рукой, потом другой, потом повертел
головой, подогнул левую ногу. Подгибая правую, почувствовал в бедре
обжигающую боль. Хоть, должно быть, и пустяк, однако надо взглянуть...
Но еще раньше, чем Беденкович успел это сделать, он оцепенел от
ужаса... Что это? Что-то случилось, что-то такое, чего прежде не было... Не
может быть... всюду, всюду тишина. Тишина! Полнейшая тишина! Она тут с той
минуты, как он очнулся, только не сразу осознал...
Беденкович весь напрягся и прислушался, пытаясь уловить хоть малейший
звук. И глаза судорожно прикрыл, чтобы ничто его не отвлекало.
Но кругом была тишина, полная, ничем не нарушаемая тишина. Весь мир
затопило густое, непроницаемое молчание...
Собственно, ему бы следовало почувствовать облегчение после недавнего
оглушительного грохота, но он ощущал страх. Это было слишком нереально... На
миг им овладело сомнение, не мертв ли он все-таки, не попал ли в иной мир. И
он предпочел поскорее открыть глаза, чтобы вновь прощупать взглядом все
вокруг...
И увидел гейзеры земли, взметаемые разрывами снарядов, фигуры бегущих
людей, переламывающиеся пополам в середине прыжка и падающие лицом или
навзничь, совсем близко от себя он заметил солдата, который извивался,
пытаясь ухватить горстями вываливающиеся внутренности, рот его был широко
раскрыт, словно бы в судорожном крике...
...Но все это разыгрывалось перед глазами Беденковича в безгласной
тишине, в каком-то странном немом мире, начисто лишенном звуков.