"Сергей Кравченко. Кривая Империя. Книга 3" - читать интересную книгу автора

компании Станиславского и Немировича за столиком "Славянского Базара". А так
пришлось третьим звать какого-то Данченко...
Поехал Никон на Соловки с письменными извинениями молодого царя к
покойному Филиппу: "Молю тебя и желаю пришествия твоего сюда, чтоб разрешить
согрешения прадеда нашего царя Иоанна". По дороге Никон то молился безмерно,
то постился, то каялся и все это заставлял проделывать сопровождающих лиц -
высших бояр, которых жестко подчинил себе. Он переигрывал, не принимал в
расчет человеческого фактора. Толстые бояре наши Хованские, да Отяевы, да
Лобановы в письмах жаловались царю, что этот демон заставляет их целыми
ночами стоять на коленях, не дает жрать по-человечески, придирается к
выправке и одежде, и лучше бы им служить на Новой Земле (тогда еще
нерадиоактивной), чем под командой Никона. Царь осторожно заступался за
обиженных. Вообще, Алексей подпал под такое влияние Никона, что писал ему
каждый день, а если какой день пропускал, то дико извинялся; без конца
спрашивал, а так ли мы служим эту службу, да эту, да вон ту. Царь был, как
бы сам не свой. Когда он отправил ближнего боярина Бутурлина сторожить
дворец и кладовые покойного патриарха (царь их сам описал: "Если б я сам не
стал переписывать, то все раскрали бы"), то обнаружил с удивлением, что его
приказы и пожелания выполняются немедленно! Оказывается, царь наш не очень
то до поры и царствовал!
К Никону Алексей обращался с совершенно культовыми словами: "О, крепкий
воин и страдалец отца небесного, и возлюбленный мой любимец и содружебник,
святый владыко!". Такие обороты следовали целыми аршинами и были выдержаны в
искренних тонах. Никон владел Алексеем, как потом и Распутин не владел
Николаем.
И Никон так заигрался в эту игру, что чуть было не прозевал
судьбоносный момент. В Москве скончался патриарх Иосиф. Алексей сразу
написал Никону письмо, полное мистических сцен. Под Пасху в великий четверг
посреди пения "Вечере твоей тайне" в домовую церковь царя вбежал келарь и
объявил о смерти патриарха. Тут же, как нарочно, и будто бы сам собой трижды
ударил Царь-колокол. У всех от страха подкосились ноги.
Ночью царь пошел ко гробу патриарха и обнаружил, что церковь открыта,
знатных сидельцев никого нету, и один лишь рядовой попик непристойно-громким
голосом кричит дежурные молитвы. Оказалось, что на всех участников бдения
напал дикий страх, они разошлись из церкви и вообще разъехались из города.
Сам чтец держался до последнего, но когда у покойника в животе что-то стало
шевелиться и стал он распухать, а изо рта его послышались некие звуки, то
поп понял: сейчас встанет и задушит. Вот и открыл он двери против правил,
вот и читал молитвы громким голосом, как Хома Брут, чтоб не страшно было.
Так или иначе, но впервые за много лет Светлое воскресенье
ознаменовалось гибелью высшего церковного иерарха. Это был знак!
Алексей стал звать Никона быстрее в Москву на выборы нового патриарха
Феогноста. Другой бы на месте Никона обиделся, что еще за Феогност? Но Никон
по-гречески понимал превосходно: "Фео" - Бог; "гностос" - известный. "Богу
известный"! Никону этот кандидат тоже был известен. Как же не знать себя
самого? Скорее в Москву!
Тут случился перегиб, красочнее годуновского.
Никон был единогласно избран патриархом и немедленно, прямо у
свежепривезенного гроба Филиппа решительно и однозначно отрекся!
На чистого и доверчивого Алексея это произвело убийственное