"Эрнст Кренкель. RAEM - мои позывные " - читать интересную книгу автора

паяльной лампы, выглядела, если хотите, своеобразным символом времени. На
Уралмашзавод она вроде бы не была похожа ни с какой стороны. Но, несмотря на
это, не воздать ей дани уважения, не найти место на какой - либо полочке
истории, просто невозможно.
После разрухи первой мировой войны страна напоминала человека, одетого
в лохмотья. Всё обветшало и износилось. Заводы и фабрики работали сначала на
войну с Германией, затем на оборону молодой республики. Никто не занимался
техникой быта, не до этого тогда было. Но ведь сотни тысяч, даже миллионы
людей ежедневно хотели одеваться, обучаться, варить завтрак, обед и ужин.
Вот почему не чинить, не паять кастрюли было просто невозможно. Вот почему в
те
годы мастерских, подобных нашей, было очень много. Они ютились, как
поганки, в самых неожиданных местах - в пустующих магазинах, подъездах,
подворотнях...
Мой хозяин, хороший, славный человек, был жертвой тогдашнего всеобщего
интереса к печкам. Для него, как, впрочем, и для многих, любимой темой
разговоров было обсуждение той или иной буржуечно - отопительной системы.
Охотничьи рассказы о том, как мало топлива берёт та или иная "буржуйка",
доставляли ему неизменное наслаждение. Для этого человека печка - "буржуйка"
заслонила всё на свете. И он спел свою лебединую песню, создав настоящий
шедевр. Каркас его "буржуйки", сделанный из железа, был начинён кирпичами.
Печка имела настоящую духовку, водогрейную коробку и была даже облицована
кафельными плитами. Паломничество друзей и знакомых к этому домашнему
комбайну, элегантному, как английский лорд, наполняло сердце моего хозяина
неизъяснимой радостью.
В глазах моих родителей человек, создавший столь совершенную печь,
выглядел, по меньшей мере, Джемсом Уаттом или Фултоном. Они не сомневались,
что главные двери в обширный мир техники лежат для меня, конечно, через
мастерскую их приятеля, которая почиталась в нашем доме как храм современной
техники.
Наша мастерская ютилась в крошечном помещении. Раньше в нём была
лавочка. Входная дверь, витрина, прилавок внутри мастерской и полки по
стенам были покрыты обильным слоем копоти от примусов и керосинок,
проходивших через наши руки. Дом, в котором мы помещались, от старости врос
в землю. Но по тем временам наша мастерская была гигантской - ведь, кроме
хозяина, имелась ещё одна пара рабочих рук, принадлежавших мне.
Я был одновременно рабочим, миллионером и испольщиком, как называли
крестьян, обрабатывавших участок за половину урожая. Рабочим потому, что
делал работу. Миллионером, так как расплата шла на миллионы. Испольщиком,
ибо половину этих миллионов отдавал хозяину.
Миллионов было тогда много, и ходили они на уровне современных пятаков.
Прожжёшь головку примуса - заказчик выкладывает шесть миллионов. Половину из
них, как положено, отдаёшь хозяину. Три миллиона заработал. Об этих
миллионах в нашей литературе написано немало. Но, чтобы заземлить
представление об их возможностях, расскажу, как котировались они на
Сухаревке, которая, без преувеличения, была тогда главным московским
универмагом.
Носил я свои миллионы исключительно в продовольственный отдел этого
универмага, а распорядиться ими можно было в разных вариантах, но на одном и
том же уровне. За миллион можно было купить шесть картофельных лепёшек,