"Александр Алексеевич Крестинский. А потом началась война (Повесть) " - читать интересную книгу автора

постепенно наполнялся тяжелым воем...
Из дворницкой выбежала тетя Маша:
- Не балуй!


На прощание Сережа вырезал ножом на перилах лестницы наши инициалы -
вырезал рядом, глубоко, так, чтобы, спускаясь и поднимаясь, я всегда мог
чувствовать их рукой.
Уезжая, он подарил мне свой нож с одним лезвием, но зато таким острым
и длинным.
Тут я спохватился, что ничем не отдарил его. Я заранее не подумал об
этом и теперь лихорадочно стал соображать, что бы такое... А Сережа уже
бежал к воротам, потому что времени было в обрез и его ждала машина.
Наконец я сообразил, что ему подарить, и помчался домой, прыгая через
три ступеньки. Дома я раскопал свой угол с игрушками и, найдя, что хотел,
снова выскочил на улицу.
Шофер заводил рычагом машину. Сережа сидел в кузове на узлах, и, хотя
там кроме него было еще много народу, он казался одиноким и каким-то
худеньким.
Я уцепился за борт грузовика, вскарабкался на колесо. Сережа
улыбнулся мне слабо, но тут же вспыхнул открытой радостью, когда увидел,
что я ему протягиваю.
Я подарил ему своего Матроса.
И он сказал улыбаясь, а глаза его блестели от слез, которые он
безуспешно прятал:
- Ну, ты смотри тут...
Я понимал Сережу. На его месте я испытывал бы то же самое: его увозят
из города, который не сегодня-завтра станет фронтовым, а я остаюсь.
Полуотвернувшись, чтобы он не заметил, что я вижу его слезы, я сказал:
- Ну, ты смотри там...
И оба мы расхохотались.
Я спрыгнул на землю, когда колесо подо мной поехало.


В нашем доме из старых ребят остались Верка да Кумачи. И еще
новеньких двое появилось - эстонцы из города Нарва. Они были молчаливы, с
нами не общались, лица их опалило солнце, но загар был какой-то
нездоровый, словно их коснулся край черной тучи, что неумолимо двигалась к
нашему городу.
Верка осталась потому, что им ехать было некуда, - так ее мать
говорила. "Родных у нас нет, - говорила она, - а к чужим мы не поедем".
Кумачи, я думаю, не уехали потому, что были необходимы нашему дому. И
прежде всего, конечно, тетя Маша. Она не просто дворничихой была - она
была хозяйкой дома. Она знала все его слабые места, все его болезни. Дом
был для нее как бы живым существом, к непонятной жизни которого она все
время прислушивалась. Ничего не понимая в технике, она, однако, знала, где
просели балки на чердаке, где трещины в кирпичных сводах подвала, где
готовы прохудиться и потечь трубы. Она была добрым духом нашего дома.
...Особенно ясно вижу я тетю Машу. Я отчетливо слышу морозный запах
ее тулупчика. Вот она садится на стул посреди нашей кухни, не снимая