"Александр Алексеевич Крестинский. А потом началась война (Повесть) " - читать интересную книгу автора

- Ах вот что...
В слепой ярости я хватаю Верку за руку и тащу ее за собой. Она
упирается, ревет, но я сильнее. Я тащу ее на лестницу, она хватается за
перила. Я отрываю ее руки от перил, а сам повторяю, задыхаясь от борьбы:
- Запасы, да?.. Запасы, значит?..
Так я втаскиваю Верку в нашу квартиру, толкаю на кухню.
- На, гляди!
Я сую ее головой в пустые кастрюли, громыхаю чистыми пустыми
сковородками, трясу над ее ухом пустыми банками из-под крупы.
Потом я веду ее в комнату, зачем-то выдвигаю ящики комода, распахиваю
буфет...
- Говори: есть запасы?
Верка устала, притихла, только всхлипывает. Я тоже устал, у меня
кружится голова.
- Ну, говори.
Продолжая всхлипывать, она качает головой: нет, мол...
- То-то. Иди домой.


От Сережи я получил всего одно письмо. Он писал, что живет на берегу
Волги, каждый день плавает и поставил перед собою цель до конца лета
форсировать реку. Еще он писал, что ни с кем не дружит, что убежал бы
обратно, да мать жалко - болеет.
А в конце письма было вот что:
"Я Матроса твоего одному человеку подарил, сыну нашей хозяйки, Костя
его зовут. Ты не обижайся, Костю на фронт призвали, на Балтику. Когда я
пришел с ним прощаться, он обклеивал фотокарточками свой сундучок. Я
пришел, а он говорит: "Видишь, Серега, место пустое осталось. Дай Матроса
твоего - дырку заклеить". Я сказал: "Не могу, это подарок". Он говорит:
"Ты, Серега, жмот". И заплакал. И говорит: "Я, Серега, фронта не боюсь. Я
боюсь, что меня первая пуля убьет. А мне надо фрицев сотни три положить.
За отца, за брата Витю..." Я говорю: "Не плачь, на Матроса..." Вот как
было. А про тебя я ему рассказал и адрес твой дал. Костя обещал зайти,
если будет в городе..."


Война подступила совсем близко. Она окружила город.
Дул сухой длинный ветер, такой жаркий, словно он вырывался из
громадной гудящей топки. Порой в этой топке сжигали что-то ядовитосладкое,
обжигающее глаза. Это горели сахар, хлеб, мясо, подожженные бомбами врага.
Ветер дул с одинаково ровной силой днем и ночью. Куда бы ты ни шел,
ветер не давал передышки. Улицы казались гигантскими трубами, по которым
перегоняли горячий тусклый воздух.
Неизменно упругий напор ветра был непонятен. Прятаться от него за
углом - бессмысленно. Ветер поворачивал следом, и здесь, на повороте, у
него только прибавлялось силы.
Ветер гнал песок и пыль. Никто не мог смотреть ему прямо в глаза.
Песок хрустел на зубах, стучал по стеклам, картаво кричал под ногами.
Через город шли бесконечные отряды пехотинцев. Люди узнавали об этом,
еще не видя их, - по грузному впечатыванию сапог в песок. Тогда люди