"Александр Алексеевич Крестинский. А потом началась война (Повесть) " - читать интересную книгу автора

третьему, спрашивая: так ли? Тот кивнул благодушно: ну дак... Я прыгнул. И
напоролся ногой на железяку. Истекающего кровью, Кумачи несли меня через
мост, до самого дома, на скрещенных руках, а третий, младший, семенил
около, то и дело забегая вперед и во весь рот радуясь капающей из меня
крови: "Кровищи-ти!.." Его радость не обижала меня. Напротив, я сам
радовался - пусть хлещет! Жаль только, прохожих маловато.


Начинается осень. Мы сидим у обшарпанной неудобной стены, из которой
в мирное время выколупывали штукатурку, чтобы рисовать на асфальте
"классы" и рожицы.
Мы сидим на досках и греемся. Последним солнцем. Сидим от одной
тревоги до другой.
Я опускаю голову в колени. Во рту копится голодная слюна. Я часто
сплевываю и лениво слежу, как слюна тянется, густо и медленно.
Верка сидит на другом конце досок и не глядит в мою сторону. А между
нами эстонцы - Харри и Тээт. Они тоже молчат, хмурые, настороженные. Потом
младший, тот, что сидит ближе ко мне, что-то говорит брату по-своему.
Некоторое время они вполголоса перекидываются короткими фразами,
потом старший поворачивается ко мне:
- Слушай, брось плевать.
- А тебе какое дело?
- Никакого. Просто смотреть противно.
- А ты не смотри.
Мне нужна поддержка, и я обращаюсь к Верке:
- Смотри-ка, будет мне указывать, плевать или не плевать!
Верка, не поворачивая головы, говорит вдруг с отчетливо взрослой
злобой:
- Едут, едут на нашу голову... И чего едут - немец их и так не
тронет...
Харри вскакивает с досок, наклоняется к Верке и говорит по-русски,
произнося слова четко и раздельно, как человек, который только что их
выучил:
- Наш отец командир. Маму убили в пути. Бомба, понятно! А ты дурак!
Твой хлеб не надо.
Он сдергивает брата с досок, и они уходят.
Мне стыдно за Верку и за себя, хотя признаваться в этом неохота.
- Слыхала! - говорю я Верке с оттенком презрения, чтобы показать свою
непричастность к тому, что произошло, хотя чувство стыда такое, словно не
Верка, а я те слова произнес. А все потому, что смолчал и Верку не одернул
при них, а, значит, - молчанием своим согласился с нею. Мало того: сам
подал повод ко всему...
И, еще больше разозлившись на себя, говорю ей сквозь зубы:
- Дура...
Верка глядит на меня в упор и с ненавистью произносит:
- Вам что, у вас запасы.
Чудовищно! Какие запасы? Нет у нас никаких запасов! Что было -
съедено давно.
- Ты... ты... - Я не нахожу слов.
- Запасы! - кричит Верка с наслаждением. - Запасы!