"Сергей Криницын. Из записок карандаша" - читать интересную книгу автора

может выйти бесплодное скольжение -- она нажмет сильнее, сломает...

Но -- весь я не умру, и большая часть начнет сначала. Если бумага мне не

понравится, я ее проткну. Я прорву ее острием, и мне подадут другую.

Все оказалось не так. Я уже привык смутно ощущать звук и свет. Но вот меня

извлекли наружу, и что-то блеснуло сверху -- ее улыбка? --

увы! -- лезвие бритвы. Она точила карандаши бритвой. Когда лезвие вошло в

тело, я чуть не раскололся от боли! Я был нем, беспомощен, меня резали, как

хотели... -- резала она; когда сталь полоснула по грифелю --

оглушающий поток шума, слепящий режущий свет накинулись на меня и прошили

насквозь. Словно сняли скальп,и выступила кровь, и этой кровью она писала,

надавливая. Ни бумаги, ни слов. Вот все, что я помню о том дне...

* * *

...у предметов есть два пути -- в музей и на помойку, где их никто не

моет, а их туда просто сваливают. Свалка. Когда я был вазой, во мне хранили

деньги, однажды, торопливо их доставая, -- уронили, разбили, выбросили. В

тот же вечер кучу грязного стекла обмыл дождь -- мылся я впервые за много

лет. Так что, каково на помойке, я знаю.

Потом, когда я был зубом, мне повезло; правда, узнал я о том не сразу --

это был не лучший из ртов, какие можно себе представить. Чистили меня редко,

хотя я служил добросовестно, и старательно грыз черствые батоны и всякую

гадость, которую он жрал. Я привык к никотину, случалось и в водке купаться,

как-то по пьяни я пытался укусить вилку, да так яростно, что треснула эмаль. К

счастью, боль чувствовал не я , а он. Я ныл, а он вертелся, как уж на

сковородке. Я откровенно злорадствовал, так как к тому времени возненавидел его

за привычку грызть ногти. Он пихал в пасть свои грязные огрызки и командовал: