"Сеpгей Кpиницын. "Заметки по поводу или Подонок, сын подонка"" - читать интересную книгу автора

А мне - не честь и не хвала!" -
так пел, вздуваясь к небу, шарик звонкий. И хотел сейчас же улететь и
затеряться в закоулках памяти, но тут же я хватаю его за ниточку и
вытягиваю на поверхность. "Сейчас я задавил в себе стихотворенье, я
загубил его!" - таков его ответ на взгляд мой строгий. Hу что ж! Урок
для тех, кто не поет, но петь обязан по природе. А я неволить Вас не
стану, мой сударь-шарик! Прыгай же, куда хотел!
И скрылся он внезапно, как иногда внезапным бывает пробужденье
после ночи в лучах зарницы алой, которая стремительно несется туда,
где нет ни слез, ни сожалений, где призрачные тени по ступеням свой
хоровод ведут - вот для кого мой мир открыл чертоги, и смотрит в очи
дикий царь - мой мальчик, ты совсем заледенел, покрылся испариной
холодной, из тех, что покрывает трупы вражьи на поле брани, если
только ворон, стремясь туда, где падаль - злое воронье! - еще не
погребло следов сраженья под крыльями своими цвета мрака. Hо близок
шумно-острый час расплаты, и пик его еще не наступил, пока седые брови
Время морщит, чьи стрелки на часах глядят усами, усталое усатое
страшило! Ты победило нас, ты победило всех, опомнись, для чего? Зачем
смеешься над могилой позабытой, кузнечиков пускаешь по траве, и эти
скачут в мураве зеленой, как будто нет иных забот, как только прыгать!
А мы тем временем свернули к водопою, чтоб напоить коней
усталых, смочить росой бока гнедые и, сапоги засунув в стремена, на
спины их закинуть великана, хохочущего верзилу забросит к ним, чтобы
скакал бесстрашно к горизонту, безумно за пожарищем следя, - там мечут
стрелы, и, куда ни глянешь, везде они лежат, дымятся, землю рвут
когтями - в том их горестный удел: где наш приют - им нет приюта, и
песни грозные слагают на земле, поют открыто, не таясь: "Hе бойся,
путник, проходи своей дорогой, мы не тебя найдем своей добычей, а
других!" (лишь к тем у них огонь пылает, кто другие) И он, поверив,
поскакал беде навстречу, а уж беда его подстерегала и каверзную штуку
берегла для этого прохвоста - он был прохвостом ведь, от самого
начала, и наша лира вдруг о том не умолчала и выдала беднягу с головой
- теперь уж все равно, бедняга не живой, беднягу уж давно похоронили,
а было это где-то двести лет назад, скажу точнее - триста (так точнее
), чтоб не ошибся твой суровый глаз и не споткнулося взыскательное око
на глупой цифре, мы ее, голубушку, повторим для верности: почти что
триста раз зима сменяла лето с тех пор, как этот жулик слег в кусты,
да там и помер - вишь, беда его подстерегала, да мы не знали этого
сперва, а после лишь узнали.
Таков рассказ, предложенный для байки рассказчиком несмелым;
несмотря на умолчанье многих важных фактов, мы доверяемся ему, как
пень - крапиве, как пес луне поверит тайну воя, стремительного воя
своего, когда сидишь один в своей корзине, чирикаешь - и вдруг все
пенье воем озарится песьим! Все поле просыпается, шепча: "Вот это
сила!" И слушает, не будет ли повтора, но нет его, и мы напрасно гоним
тот невесомый сон, что поле нам дает, когда трава твои щекочет ноздри,
и ты ее кусаешь, так храбро представляя себя во сне игривым
жеребенком, что и луна, и мелкие деревья от смеха все трясутся. А
потом и сами - поскачут, запыхтят, как паровозы, и этого пыхтенья
только нам не доставало, чтобы невовремя проснуться, испугавшись этих