Ги де Мопассан Старик

Во всех газетах появилось следующее объявление: «Новая бальнеологическая станция в Рондели предоставляет приезжим наилучшие условия как для продолжительного пребывания, так и для кратковременного лечения. Местные железистые воды, всемирно известные своим действием при лечении различного рода заболеваний крови, обладают, по-видимому, особыми свойствами, способствующими продлению человеческой жизни. Эти необычайные качества, возможно, отчасти объясняются исключительно благоприятным расположением городка, раскинувшегося на вершине холма, в самой гуще елового леса. В течение вот уже нескольких столетий среди жителей этой местности наблюдаются случаи редкого долголетия».

И публика валом повалила туда.

Однажды утром местного врача вызвали к новому пациенту, г-ну Дарону, который прибыл несколько дней назад и снял очаровательную виллу на опушке леса. Это был старичок восьмидесяти шести лет, еще крепкий и здоровый — сухонький, живой и прилагавший немало усилий к тому, чтобы скрыть свой возраст.

Он предложил доктору сесть и тотчас же заговорил:

— Доктор, если я здоров, то лишь благодаря строгому режиму. Не будучи очень старым, я, тем не менее, в годах, однако режим спасает меня от болезней, от недомоганий и даже от легких расстройств. Утверждают, что здешний климат весьма благоприятно действует на здоровье. Я готов этому поверить, но прежде чем окончательно обосноваться здесь, я хотел бы получить тому доказательства. Я бы вас попросил приходить ко мне раз в неделю и давать подробные сведения следующего рода.

Прежде всего мне нужен полный перечень, повторяю, полный перечень всех жителей города и окрестностей — стариков, которым перевалило за восемьдесят. Мне необходимо знать о них все физические и физиологические подробности, их профессию, образ жизни, привычки. Всякий раз, когда кто-нибудь из них умрет, извольте меня оповестить и точно указать причину смерти, а также сопутствовавшие ей обстоятельства.

Затем он присовокупил ласковым тоном:

— Я надеюсь, доктор, что мы станем друзьями.

С этими словами он протянул свою сморщенную ручку, которую доктор пожал, обещая полнейшее содействие.

Г-н Дарон всегда испытывал какой-то непонятный ужас перед смертью. Он лишил себя почти всех удовольствий, ибо они опасны, и когда кто-нибудь удивлялся, что он не хочет выпить вина, — вина, что веселит людей и кружит им головы, — старик отвечал: «Я хочу сохранить свою жизнь», — и в голосе его слышался страх. Слово «свою» он произносил так, будто эта жизнь, его жизнь, имела большую, чем полагали, ценность. Этим словом он подчеркивал, что его собственная жизнь намного дороже чужих жизней, и все терялись, не находя, что ответить.

Впрочем, ему вообще была свойственна манера подчеркивать притяжательные местоимения, относившиеся к его персоне и даже к вещам, которые ему принадлежали. Когда он говорил: «Мои глаза, мои ноги, мои руки», — становилось ясно, что эти органы ни в коем случае не могли бы принадлежать кому-либо другому. Эта его особенность всего заметней становилась тогда, когда старик говорил о своем враче «мой доктор». Можно было подумать, что этот доктор лечил лишь его одного, занимался только его болезнями и ничем иным и был лучшим из всех врачей мира, без исключения.

Остальных людей г-н Дарон считал чем-то вроде живых кукол, созданных для украшения природы. Старик делил всех на две категории: с одними он здоровался, когда случайно сталкивался с ними; с другими не здоровался. Впрочем, обе эти категории оставались для него одинаково безразличны.

Начиная с того дня, когда местный врач принес ему список семнадцати обитателей городка старше восьмидесяти лет, старик почувствовал, что в его сердце пробудился новый интерес, неизвестная ему прежде забота об этих стариках, которые один за другим будут гибнуть у него на глазах.

Он не хотел знакомиться с ними, однако о каждом имел довольно полное представление. С доктором, который обедал у него по четвергам, он говорил только о них. Старик спрашивал: «Ну, доктор, как чувствует себя сегодня Жозеф Пуэнко? На прошлой неделе ему что-то нездоровилось». И, прослушав бюллетень о состоянии больного, г-н Дарон предлагал провести те или иные наблюдения, иной режим, новые методы лечения, которые он смог бы впоследствии применить и к себе, если бы они оказались полезными для других. Они, эти семнадцать стариков, служили ему подопытными кроликами.

Однажды вечером доктор объявил: «Розали Турнель умерла». Г-н Дарон вздрогнул и тотчас же спросил: «От чего?»

— От ангины.

Старичок с облегчением перевел дух.

— Она была слишком грузна, слишком тучна, — проговорил он. — Должно быть, эта женщина чересчур много ела. В ее возрасте я бы больше следил за собой.

Господин Дарон был на два года старше покойницы, однако он утверждал, что ему только семьдесят лет.

Несколько месяцев спустя наступила очередь Анри Бриссо. Г-н Дарон очень разволновался. На этот раз умер человек столь же худощавый, одного с ним возраста, даже на три месяца моложе, и, ко всему прочему, благоразумный. Он не решался расспрашивать далее, ожидая, что доктор заговорит сам, однако не вытерпел и сказал с беспокойством:

— Значит, он так сразу и умер? Но ведь на прошлой неделе бедняга был совсем здоров. Он, верно, был в чем-нибудь неосторожен, не правда ли, доктор?

Доктор с улыбкой ответил:

— Не думаю. Дети его мне говорили, что покойный был человек осмотрительный.

Тогда, не в силах более сдерживаться, г-н Дарон произнес голосом, полным муки:

— Но... но от чего же он тогда умер?

— От плеврита.

Для старика это была радость, подлинная радость. Он даже захлопал своими сухонькими, сморщенными ручками:

— Черт возьми, я ж вам говорил, что он был в чем-то неосторожен. Плеврит не появляется без всякой причины. Вероятно, он хотел прогуляться после обеда, и холодный воздух охватил ему грудь. Плеврит! Ведь это несчастный случай, а не болезнь. Только безумцы умирают от плеврита.

И он весело принялся за обед, заговорив о тех, кто остался в живых.

— Теперь их всего пятнадцать, но ведь эти-то крепкие, не правда ли? Такова жизнь — наиболее слабые падают первыми. Люди, которые перешагнули за тридцать, вполне могут дожить до шестидесяти, а те, которым за шестьдесят, часто доживают и до восьмидесяти. Те же, кому перевалило за восемьдесят, почти всегда достигают ста лет, потому что они более крепкие, более мудрые и больше закалены, нежели остальные.

В течение года умерли еще две старухи. Одну свалила дизентерия, другую — удушье. Г-на Дарона очень позабавила смерть первой. Он решил, что она, вероятно, поела накануне чего-нибудь возбуждающего.

— Дизентерия — бич неразумных. Черт возьми! Вам, доктор, следовало бы проследить за режимом пациентки.

Что же касается второй старухи, погибшей от удушья, то смерть ее можно было объяснить лишь пороком сердца, скрытым прежде.

Но вот однажды вечером доктор объявил о кончине Поля Тимоне, похожего на мумию человечка, чью сотую годовщину хотели использовать в целях рекламы курорта.

Когда г-н Дарон по своему обыкновению спросил, от чего тот умер, доктор ответил:

— Ей-богу, ничего об этом не знаю.

— Как ничего не знаете? Вы же всегда знали. Не было ли у него какого-нибудь органического повреждения?

Доктор покачал головой.

— Нет, никакого.

— Может быть, заболевание печени или почек?

— Нет, и печень и почки были здоровы.

— А уверены ли вы в том, что желудок его работал исправно? Ведь приступ часто происходит из-за несварения желудка.

— Никаких приступов у него не было.

Г-н Дарон, весьма озадаченный, заволновался:

— Послушайте, но от чего-то он все-таки умер? От чего же, как вы полагаете?

Доктор развел руками.

— Я ничего не знаю, совершенно ничего. Он умер, потому что умер, вот и все.

Г-н Дарон спросил расстроенным голосом:

— Сколько же ему было лет? Я что-то не припомню.

— Восемьдесят девять.

И старичок, недоверчиво взглянув на доктора, радостно воскликнул:

— Восемьдесят девять лет! Так, значит, он умер не от старости!