"Феликс Кривин. Притчи о жизни (Авт.сб. "Хвост павлина")" - читать интересную книгу автора

Я ответил: "Люблю". Это слово произвело на нее впечатление, и она
написала; "Я тоже люблю". Я немедленно ответил: "Я тоже".
Тема цветов была исчерпана, и переписка на какое-то время оборвалась.
Ребенок Фроськи спал, развалясь поперек двуспальной кровати, а Митька,
сложившись вдвое, втиснул себя в колыбель, и это наглядно подтверждало тот
факт, что удобства в этом мире распределены несправедливо.
"О чем вы мечтаете?" - написала Фроська. Я ответил: "О вас".
Это была неправда, но где-то я читал, что когда разговариваешь с
женщиной, нельзя мечтать о чем-то постороннем.
Фроська еще больше расстегнула свое лицо, и оно разъехалось в
благодарной улыбке.
"Какой вы хороший", - написала она.
Это уже было слишком. Похвала была, в сущности, не мне, а моему вранью.
Я еще не знал, что вранье чаще удостаивается похвалы, чем правда, и мне
стало совестно.
- Ну, ладно, - сказал я, вставая. - Я, наверно, пойду.
- А как же он? Так и будет здесь спать? - спрашивала Фроська. Устная ее
речь была грубее, чем письменная.
Стали мы будить Митьку, но он только мычал во сне. Иногда в его мычанье
проступало что-то членораздельное по моему адресу.
- Пусть он поспит, Фроська, - попросил я. - Он уже почти выспался, ему
немножко осталось.
Я ушел, оставив в люльке храпящего и мычащего Митьку.
А наутро он преподнес мне мопассановский рассказ, - правда, в своих,
Митькиных выражениях.
- Ты врешь, Митька!
- Откуда ты знаешь? Ты же ушел. А я не ушел. Поэтому я знаю, а ты не
знаешь.
Все равно я ему не поверил. Я пошел к Фроське и прямо спросил:
- Фроська, это правда, что Митька рассказывает?
- Дурак ты с твоим Митькой, - сказала Фроська, даже не
поинтересовавшись, что именно он рассказывает. То ли она знала, что он
рассказывает, то ли, наоборот, не хотела знать.
Мне было обидно, что она опять называет меня на ты. Будто я уже
повзрослел, а меня опять выгнали в детство.



НЕБАБА

Осенью сорок четвертого в нашем городе было много бездомных кошек. За
время оккупации они отвыкли от людей и теперь никак не могли привыкнуть.
Присматривались.
В нашем дворе, поросшем высокими бурьянами, то тут, то там вспыхивали
испуганные глаза и тотчас гасли при появлении человека. Одни из них уже не
помнили домашней жизни, другие вовсе не знали, поскольку родились в
условиях оккупации. Мир для них состоял из страха и голода.
И вот в такое время на их бездомном кошачьем пути встал Небаба.
Фамилия Небаба была ему дана, словно вывеска, предупреждавшая о его
принадлежности к сильному полу, поскольку внешность его предупреждала об