"Анатолий Краснопольский. Я прошу тебя возвратиться (Повесть о военных медиках)" - читать интересную книгу автора

нам курс анатомии. Когда он описывал кость, казалось, старик поет чудесную
песню. Это от него мы узнали, что первая лекция по анатомии была прочитана
профессором Вальтером 9 сентября 1841 года самым первым двадцати двум
киевским студентам-медикам, из которых только трое были выпущены в звании
лекарей. Ты меня слушаешь, отец?
Только трое! И замирала наша аудитория, и каждый ощущал ползущий по
спине холодок, и каждый ютов был расшибиться, но войти в число лекарей,
если при выпуске оно сократится даже до одного. Над конспектами лекций
Спирова мы просиживали целыми днями. Уйдем на Владимирскую горку (там
находилось наше общежитие) и сидим, шепчем в кустах, как в засаде, не
замечая, что дневной свет уже сменяется вечерними городскими огнями. А
утром - в анатомический театр. Однажды меня туда не пустили, посчитали за
чужого, за малолетку, - а все из-за моих ребер, будь они неладны. И тут
снова выручил Михаил Сергеевич. "Знаете, юноша, научитесь жарить картошку
на рыбьем жире. В любой аптеке имеется. Я лично пользуюсь, п, знаете,
ничего..." Тогда наши девочки угаром паленого рыбьего жира пропитывали
насквозь стены общежития. Я уже получал повышенную имени академика
Богомольца стипендию. А тут еще появились такие ужины, совсем райская
жизнь. Но самое главное, я сохранил, не понес на базар твой синий пиджак
из шевиота. Ведь его так бережно хранила мама, пока я вырасту.
Постепенно отстраивался, вставал из груды щебня Крещатик, зазеленел
Киев, стирались следы послевоенной разрухи. И сейчас... Если бы сейчас на
меня, шагающего по городу, указали пальцем и сказали, что этот врач кончил
институт благодаря рыбьему жиру, никто не посмотрел бы в мою сторону,
посчитав сказанное враньем.
- Ну хорошо, - снова я слышу твой басовитый голос. - Если ты такой
дорогой ценой заплатил за диплом врача, откуда у тебя неповоротливость,
осторожность, робость? У тебя бестеневые лампы, у меня были светильниками
гильзы от снарядов, у тебя аппаратура и совершенный инструментарий, у меня
были, попросту говоря, топор и зубило. Но я что-то пытался сделать.
Я всего-навсего рядовой врач, пойми.
- Значит, ты можешь все! Твои предшественники спасли тысячи жизней тем,
кто пе успел бы дорисовать картину, закончить книгу, завершить конструкцию
новой машины. И ты, врач, живешь этими чужими, пе принадлежащими твоей
персоне открытиями, ты живешь дыханием подвига солдата, у которого твое
бескорыстное искусство воскрешать все живое отнимает страх и робость.
Ты живешь жизнью других, и другой жизни тебе пе даровано... Лежит
прикованный к постели человек, обреченный на медленную смерть. Бьется над
ним твоя любимая девушка. А ты медлишь... Мы выбрали с тобой, коллега,
одну жизнь, а жизнь - это непрерывная связь, начатая одним человеком и
продолженная другим. Действуй же!
Еще одна бессонная ночь.
Утром, как всегда, ко мне подходит Женя:
- Сколько у нас сегодня операций?
Женя Ангел - анестезиолог. Чернобровый украинец - добрая душа, когда-то
мечтавший о журналистике.
- Женя, ты мне нужен во как! - говорю.
- Что стряслось?
Рассказываю о Пронникове, об Анне.
- Добрый случай, - Женя хрустит пальцами.