"Анатолий Краснопольский. Я прошу тебя возвратиться (Повесть о военных медиках)" - читать интересную книгу автора

- Любишь?
Люблю.
- Что с ключами будешь делать?
Не знаю. Пока не знаю.
- Перестраховка - это равнодушие обывателя.
Ну зачем же так? Проблема, над которой задумывался ты, сегодня, в век
грохочущей техники, стала моей вдвойне. Обыватель же думает иначе, он
философски утверждает, что на каждом этапе цивилизации кто-то, решая
проблемы, заходил в глухие дебри. А он не заходил, для него всегда все
было ясно.
И я представляю, как при этом ты отводишь меня в сторонку и, теребя на
груди портупею, говоришь с упреком:
- Демагогия всегда была впереди.
Но пойми, в данном случае есть основания для раздумий.
- Что ж, давай раздумывать. В таких случаях начинают издалека.
Что ж, давай издалека, если это поможет делу.
- Заново проходят свой путь затем, чтобы найти ошибки. Итак, ты
родился. Между прочим, не в хоромах, а в амбулатории, в комнате,
отгороженной от моих посетителей фанерной стенкой. И свой первый шаг ты
сделал там же, малыш. Я помню, ты потянулся, побежал к блестящей коробочке
для шприцев, с которой к нам с мамой как-то пошла медсестра. А я жил и
радовался нашему жилью. Радовался и тому, как, защищенный мною от удароп
судьбы, ты естественно приобщаешься к моему любимому делу, к медицине.
Вот, вспоминаю, тебе семь лет. У Вовки Чередниченко - бедный мальчик, как
же он так нелепо погиб - был приступ аппендицита. Я оперировал его. А
когда вышел из отделения, увидел: ты сидишь на ступеньках и плачешь.
Конечно, я напомнил тебе, что ты не девчонка, зря, мол, распустил шопи, а
сам подумал: чужая беда становится твоей, значит, ты способен ее победить,
значит, сможешь стоять у колыбели человеческой жизни от рождения до
смерти. Как-то я тебе рассказал, что у каждого человека столько сосудов,
что, если их вытянуть в одну линию, можно два с половиной раза обмотать
нашу землю. "Так человек велик?" - спросил ты по-взрослому. "Так человек
велик", - ответил я.
"У каждого человека столько?" - не унимался ты.
"У каждого человека столько". - "Значит, каждый человек велик?" -
"Каждый велик!" - "А если мои сосуды вытянуть в одну линию?" - допытывался
ты. "Если твои, будет немного меньше, ведь ты еще маленький..."
Прости, отец, по зачем все это ты ворошишь в памяти именно сейчас?
- Да вот хочу тебя спросить: уж не ради ли диплома поступил ты в
институт?
Ради диплома? Чем же это я так тебя прогневил? Ты знаешь о моем
детстве. А что было потом, без тебя, знаешь? Были вступительные экзамены,
было счастье оттого, что удалось прыгнуть выше проходного балла. Зачом-то
меня вызвали в приемную комиссию. Крутили, смотрели со всех сторон. "Да он
же светится насквозь", - говорил какой-то очкарик. Мне казалось тогда, я-
повис на волоске, по причине отчетливо расходящихся от позвоночника ребер.
Но какими-то другими качествами все же приглянулся я члену комиссии,
которого все учтиво называли Михаил Сергеевич. "Будет получать стипендию,
вся эта прелесть исчезнет". И знаешь, он ничуть не издевался, называя мои
ребра прелестью. Михаил Сергеевич оказался профессором Спировым, читавшим