"Тимофей Круглов. Виновны в защите Родины, или Русский " - читать интересную книгу автора

высадил в гадину пол-обоймы из "стечкина". Чтобы купить новый тазик вместо
продырявленного сержантом, нужно было по пескам проехать километров двести.
Кизыл-Атрек, Кизыл-Арват, Кара-Кала, Фирюза, Чатлы, Сырдарья, Амударья,
Копет-Даг. Музыкой первых воспоминаний отзывались эти слова, прозвучав вдруг
за праздничным столом, когда родители с друзьями начинали вспоминать службу.
Сорок с лишком лет спустя, получив наконец в посольстве России в Латвии
дубликат утерянного свидетельства о рождении, высланный из Ашхабада после
пяти лет непрерывных запросов, Валерий Алексеевич уже знал, что Кизыл-Атрек
перенесли на другое место, что, конечно, не осталось там ни комендатуры, ни
русских вообще. А в присланной российским консулом в Туркменистане
книжечке-дубликате на первой странице красовались цветной Туркменбаши с
огромной сияющей "гайкой" на пальце и томик "Рухнамы". Вспомнившиеся
туркменские слова - "атасы", "миллети" - непривычно смотрелись, набранные
латиницей, а не кириллицей. Но, так или иначе, без этой книжечки не получить
российского гражданства, не прервать затянувшуюся на целую жизнь
командировку русского человека на окраины бывшей империи. Бывшей? Жизнь уже
научила не бросаться такими словами... Нет ничего "бывшего". Все "бывшее"
остается с тобой. Как сказали китайцы еще тысячу лет назад: "Сделанное не
может стать несделанным".
Повзрослев, Валерий Алексеевич не любил экзотических афоризмов. Но
этот - запомнился. Как и тот, куда более известный - про жизнь в эпоху
перемен. Цой, кстати, хотел перемен. "Требуют наши сердца!" Вот и погиб в
Латвии. Той самой, которая стала полигоном перемен... Цоя Валерий Алексеевич
тоже не любил. "Но если есть в кармане пачка сигарет..." - единственная
строчка, которую он признавал. А вот в детстве-юности, прошедших уже в
Прибалтике, любил читать про перемены. "Хождение по мукам", например. Или
"Белую гвардию". Или "Повесть о жизни". И, зачитавшись до рассвета, когда
розовые чайки, подкрашенные первым солнцем, начинали кричать за окном,
плавно планируя на мусорники во дворе, вздыхал, отложив книгу. "На нашу долю
ничего не осталось. Ни войн, ни революций. Ни Золотого века русской
литературы, ни Серебряного века поэзии. Когда из никого становились всем, а
из всего - ничем. Когда любовь была нежна, а смерть прекрасна".
Довздыхался юноша бледный. Впрочем, если уж правду говорить, то не
бледный, а скорее даже рыжий. Весь в веснушках тогда, русые волосы хохолком
на стриженом затылке. И "повесть о жизни" еще только начиналась -
продолжалась белыми летними ночами на островах Балтийского моря после белого
солнца пустыни. И впереди еще были и хождение, и гвардия. И любовь, и муки.
А пока... пока он еще только-только родился.
На этой границе никогда не было спокойно. Американцы, еще в начале 50-х
усилившие свое влияние на Иран, хозяйничали в нем как хотели. Помимо
непосредственной охраны государственной границы и постоянного наблюдения за
сопредельной территорией, застава обеспечивала встречу наших агентов,
готовила коридоры и отправляла разведчиков в Иран через свой участок.
Случались и задержания нарушителей, и прямые огневые контакты. Забот у
старшего Иванова - тогда еще молодого начальника заставы хватало.
Главная боль у любого командира - личный состав. Простые русские парни,
попавшие в пустыню. Хорошо, если с самого начала службы. Тогда они
втягивались, другой жизни в войсках не представляли и благополучно
возвращались домой. Но однажды на заставу прислали нескольких солдат второго
и третьего года службы, переведенных из Прибалтики. Почти все они сломались,