"Павел Крусанов. Петля Нестерова ("Бессмертник")" - читать интересную книгу автора

покажусь ему - я хочу с ним проститься. Ступай, дорогой, и пусть тебе
навстречу не выйдет маска, под которой - гладыш (Notonecta glauca),
способный выпить тебя через хищный хоботок. Ступай.
Жажда одиночества входит рывком, с низкого старта. Вот уже темнеет
небо, и я - одна. Все остальное - смыто. Когда-то греки умели болтать и
торговать. И до того достали друг друга, что осчастливили потопом не только
Огига, но и Девкалиона.
Когда он подошел к оживленной улице Орджоникидзе, охваченной у
перекрестка пестрым манжетом коммерческих ларьков, то заметил вдруг, что по
небу катятся белесые кочаны облаков того примерно вида, какой, будь он
исполнен на холсте, глаз зрителя незамедлительно изобличил бы в
нереальности. Наблюдение это ничего не значило, кроме того разве, что к
подражанию природе принято относиться строже и с большим недоверием, нежели
к природе собственно. За деловито урчащим препятствием, в имени которого
слышался жестяной петушиный клич, Ленсовета, стремясь к варварскому
совершенству бумеранга, плавно забирала влево и здесь, почти вовсе
безлюдная, вдохновленная сопутствующим линии высокого напряжения пустырем,
зеленела уже напропалую. Тут были акация и барбарис, боярышник и калина,
по-детски застенчивый ясень, клен и какие-то дикие травы, - благодаря им
размашистые опоры проводов, за свой плебейский авангардизм невхожие в
приличный город дальше передней, почти не раздражали взгляд своею нарочитой
мертвой бестелесностью. Впрочем, от поворота до высоковольтной линии по
прежним меркам была целая трамвайная остановка плюс еще один перекресток, а
это значит, что, одолевая путь туда, где царила перечисленная ботаника, его
озаряли видения пустые и несущественные. Благодаря этому он, способный к
отвлечениям, успел пересчитать ребра на сорванном стручке акации и
запустить репейником в кошку.
Отмахнувшись от безделиц за стеклышком калейдоскопа (калейдоскоп и
планетарий, мистерия и сыск - это не путаница, это метафоры того, что
оказалось неподвластным точному описанию), он заглянул в зрачки
настороженно присевшей кошке и с опозданием поймал себя на том, что,
проходя мимо "трех сестер", даже не повернул головы в сторону своего
бывшего дома, который невзрачно серел напротив в щели между яслями и
общежитием школы профсоюзов. Ничего знаменательного в этом не было - слегка
досадно, не более.
Некоторое время он довольно безыскусно размышлял о счастье, придя к
честному заключению, что когда летом, после ванны, он стоит в свежем белье
на теплом ветру и ощущает свое чистое тело - это все, что ему о нем
известно. Но вскоре своеволие его было пресечено шутливым подзатыльником
очередного сновидения, напомнившего, как однажды в зоопарке он долго стоял
у клетки с вдумчиво копошащимся барсуком: зверь ему нравился, попутным
фоном позади взрывались возгласы проходящих мимо подростков и дам:
"Смотри-ка - барсук!", "О, барсук!", "Это кто? Барсук?" - и тогда наконец
он впервые понял, что такое народное прозрение. Несмотря на свою
принудительность, эта зарисовка оказалась мила, хотя и несколько тороплива.
Вслед за ней, похожее на зимнюю аварию в теплосети, в нем широко и жарко
разлилось новое воспоминание, и это опять была РЭ: в теплой постели на
выстуженной осенней даче, отважно выпростав на одеяло руки, они играли в
"подкидного дурака" - проигравший должен был встать и приготовить завтрак.
Вскоре впереди показался приземистый аквариум станции метро.