"Павел Крусанов. Скрытые возможности фруктовой соломки ("Бессмертник")" - читать интересную книгу автора

не имела памяти и, следовательно, ничего не понимала во времени; потом у
нас возникла общая память, но, сударь мой, то, о чем ты говоришь, мне до
содрогания незнакомо. Признаться, я и теперь ничего не понимаю во времени
(извини, речь о сем предмете отчего-то неизбежно пошла) - в герметичном
состоянии внимания ему уделяешь по достоинству мало, - а потому изволь
объяснить мне: откуда ты извлек произнесенный тобою порядок слов? Что это
значит и почему это важно?
- Я увлекся предысторией. Все случившееся в тот вечер, возможно, несет
в себе непонятый смысл, способный кое-что прояснить в наших делах, поэтому
место ему в хранилище, до срока, но никак не в Лете, хранящей лишь
собственное имя, что, признаться, странно - достоверней было бы безымяние.
Разгадка тайны твоего появления бесконечно занимает меня - попытка говорить
о ней иначе не имела бы результата. Я взял с собой в дорогу коробку
фруктовой соломки и сочинение лже-Лонгина "О возвышенном", однако проводник
упрямо не зажигал ламп, и в отсутствие сна и света мне ничего не
оставалось, как только хрустеть приятно подгоревшею чайною хворостинкой.
Самого чая, который можно пить внакладку, вприкуску и вприглядку, не было
ни под какую церемонию. Подражание природе в искусстве, думалось мне,
кончается там, где начинается повествование от первого лица. Но это не
значит, что здесь с мочалкой караулит гостей катарсис. Возможность взгляда
от первого лица показывает лишь зрелость музы - все девять классических, за
исключением, быть может, Урании (эта уже стара), так или иначе, владеют им,
зато самозваная десятая не доросла до первого лица: оно существует в кино в
виде чуждого голоса за кадром. Попутно из обломков хрупкой соломки я
составлял на столе случайные арабески. По мере усложнения фигур занятие это
все больше увлекало меня, поворачиваясь неподразумеваемой,
мистико-материалистической стороной, точнее, предчувствием вполне реальной
чудесной метаморфозы: созревания, скажем, помидоров в отдельно взятом
парнике от завязи до кровяного плода всего за одну ночь или стремительного
заоблачного снижения Луны и пробуждения титанов, - предчувствием, одетым в
туман, явившимся вроде бы беспричинно и уж наверняка помимо опыта, но
оттого не менее убедительным. Варварская геометрия мертвенно оживала в
свете редких станционных фонарей, отброшенном на подвижную сеть листвы,
ползла на собственной изменчивой тени, но с возвращением мрака вспоминала
место. В слове "геометрия" есть ледяное горлышко - намек на то самое,
лазейка в иную космогонию. В июле, если это был июль, кожа пахнет солнцем,
и кажется, что жить стоит долго. Май и август кое-что значат и высказывают
суждения. Июнь хорошо зажат между гайкой и контргайкой. Остальные месяцы
вихляют, как велосипед с "восьмеркой", - по крайней мере на шестидесятой
параллели. И все это - геометрия. Я добавлял и перекладывал соломку,
откусывал лишнее - предчувствие внятно режиссировало возведение
преображающего знака. Вскоре правильность постройки стала подтверждаться
болезненными уколами в области левого виска и общим угнетением затылка, -
ложные движения совершались легко и этим с потрохами выдавали свое
малодушное бесплодие; попытка прибавить еще одно измерение показала его
избыточность - фигура желала существовать в недеформированной плоскости:
раскатанный асфальт, развернутый свиток. Наложение внешних углов и линий на
внутренние создавало мнимый объем сложнопрофильной каркасной воронки -
область физиологии зрения или каприз воображения (справиться у Эшера). С
каждой верно положенной соломкой вспышки слева и давление сзади