"Павел Крусанов. Сотворение праха ("Бессмертник")" - читать интересную книгу автора

- собирал сколько мог телячьих пузырей и сыромятной кожи, обтягивал ими
затылок, шею и плечи, залезал в протопленную печь и сидел там, пока не
ссыхались на нем доспехи тяжелой броней. Потом два дня точил широкий
обоюдоострый нож, привязывал его крепко-накрепко ремешком к руке, надевал
на броню полушубок, подхватывал рогатину и шел к берлоге или на медвежью
тропу, где мохнач ревел по зорям. Зверь, чутьем врага узнав, вставал на
дыбы и кидался на ловца, - тут впивалась ему в грудь рогатина и сердила до
последней меры. Пока медведь свирепствовал, боролся с рогатиной, с корнями
вырывал кусты и зашвыривал их в пространство, пламенник укрывался за
деревом и караулил удобную минуту. А как подкараулит, заслонит лицо локтем,
бросится на зверя и порет ему ножом шкуру от ключицы до клочка хвоста, пока
не вывалятся потроха. Страшно, а что делать - отступи только, медведь
задерет и высосет мозги. - Коротыжин смочил горло чаем. - Так и действовал
всякий матерый медвежатник и так ходил один на один, пока не заваливал
тридцатого медведя. А после тридцатого перестает страх бить в сердце, и
никакой медведь больше не уйдет и не поломает.
Коротыжин замолчал, щелкнул линзочкой ногтя по чашке и посмотрел за
окно, где струи дождя от полноты сил сделались матовыми, непрозрачными.

Мне есть что не любить в жизни - волоски, прилипшие ко дну и стенкам
ванны, потные ладони скупердяя, бездарное соитие дневного света с охрой
электричества, свое лицо, будто сочиненное Арчимбольдо, воздух, от
присутствия известной породы тусклый и излишне плотный. Тем не менее
следует признать, что в окружающем пространстве героя моего сна определенно
почти не осталось. Он словно бы умалился, стаял, как запотевшее от дыхания
пятно на стекле. Называя его героем моего сна, я уже делаю усилие, -
разглядеть его стоит труда. Разглядываемый - инвалид, клинический дурачок,
он живет с семьей своей сестры и совершает странные прогулки, не выходя,
скажем, из журчащих удобств. Он спускается под землю, в тайные лабиринты
неведомых храмов, блуждает по мерцающим норам, видит черные озера, скрижали
с загадочными письменами, уснувших до благодатных времен титанов, горы
изумрудов и сторожевых при них котов. А иногда душа его, скрепленная с
покинутым телом серебряной ниткой, воспаряет в горние миры и постигает
тайное, - но прозрения, как визуальный эффект молнии, повествовательно
невыразимы. Случается, правда, что фигурки в шафрановых одеждах, те, что
притягивают за серебряную нитку душу, словно воздушного змея, обратно,
делают свое дело нерадиво - тогда герой моего сна становится саламандрой,
огонь манит его, он - хозяин огня, его дух, но сестре не нравится
метаморфоза, и она отправляет саламандру пожить в Коломну, в выходящий
окнами сразу на две реки дом. В этом доме полы шестнадцатого отделения
покрыты кремовым линолеумом, окна зарешечены, а на обед дают галоперидол и
жареную рыбу с трудно отстающим от скелета мя... тем, что покрывает рыбьи
кости. Перед обедом гостям позволено клеить в столовой коробочки под наборы
пластилина. Героя моего сна к этой работе не допускают, потому что он без
всякой меры пьет крахмальный клейстер. Кстати, вечером в столовой можно
смотреть телевизор. Информация не заключает в себе облегчения и света -
просто что-то же должно быть кстати. Врач, заведующий шестнадцатым
отделением, чье лицо мне весьма знакомо, встречался с героем моего сна до
того, как тот поскользнулся на банановой кожуре, но оба этого не помнят. Я
вижу их встречу так. Весна. Восьмое марта. Пятница, что, впрочем, не важно.