"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Одиночество" - читать интересную книгу автора

придвинули к глазам лист меню.
Впоследствии я не раз спрашивал себя: почему я тогда не проучил
наглеца? Может быть, хотя бы это пробудило - пусть ненадолго, пусть не
эмоцию, а нечто эмоциообразное, минуту краденого чувства симпатии,
соскользнувшей, пусть по ошибке сердца (бывают ведь и такие) с ситуации на
человека.
В этот же вечер мы объяснились. У нее в номере, нанятом мною. Я
сказал, сильно волнуясь, что понимаю ее чувство отталкивания, возможно,
отвращения ко мне. Так дальше длиться не может. Или пусть она меня полюбит,
или... Тут я запутался в словах, поняв всю нелепость моего требования.
Вместо ответа она шевельнула плечом и поднялась с места. Затем
спокойно собрала все эти маленькие трогательные вещички, которые, стоит
только женской сумочке раскрыться, выбираются из нее наружу и начинают
странствие - сперва по коленям своей хозяйки, затем по столикам, столам и
полкам. Сумочка защелкнулась, женщина подошла к вешалке и сняла с крючка
свое пальто. Потом неторопливо поправляла шляпку у овала зеркала. Спокойные
мелкие движения ее пальцев были для меня как затянутые в резину пальцы
хирурга, копошащиеся в ране.
Она надевала уже на левую руку лайковую перчатку, но я грубо схватил
ее за запястье щелкающей кнопками руки. По лицу женщины, от губ к бровям,
пробежала гримаса боли. Теперь я требовал сказать мне, что она чувствует
сейчас, глядя на меня.
- Было немного больно руке. Уже проходит. Я могу идти?
Но так как я настаивал, она остановилась, подняв на меня свои
прекрасные глаза, и смотрела ими так, как смотрит ученик, вынувший на
экзамене невыученный им билет:
- Что я чувствую? По отношению к вам, не знаю, право. Мне кажется,
что... ничего, да-да, ну конечно же ничего. Не сердитесь, пожалуйста.
Теперь можно уйти?
Я кивнул головой. Оставшись один, я потушил свет и, сидя в кресле,
старался вспомнить те несколько дней, которые мы провели вместе с Энни. Да,
она прошла сквозь мою жизнь, как проходят через открытую калитку, даже ее
не толкнув. Вспоминался мне глубокий взгляд ее глаз. В первый день он
волновал меня надеждой, но на третий день я заметил, что таким же
прекрасным глубоким взглядом она смотрит на пустое кресло, стоящее перед
ней; на абажур лампы. Чувственная вибрация ее голоса, которую я принимал за
обещание чувства, была просто физическим свойством, данным ее голосу. И
только. И даже боль, нечаянно причиненная мною ей, была лишь физической
болью. Иной боли я, очевидно, не мог внести в ее сознание.
"Вот сейчас,- думал я, перегнувшись через подоконник раскрытого в ночь
окна, Энни идет одна, может быть, назад, к тому же кафе, где мы еще так
недавно были вместе. Огни его даже видны, если стать коленями на подоконник
и немного нагнуться влево. Да, я их уже отыскал. Энни, наверное, учащает
шаги. Час довольно поздний. Еще немного - и она увидит своих друзей,
кого-нибудь из прежних возлюбленных, лакея, которому она приветливо кивала
своей головкой, а я..."
Но мне, очевидно, суждено умереть в постели, а не на улице, с головой,
разбитой об асфальт.
Продолжаю.
Попробую как-нибудь повеселей. Меня мучает мысль, что и это письмо,