"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Одиночество" - читать интересную книгу автора

как большинство моих писем, будет не дочитано.
Не помню, откуда я узнал об этом забавном случае,- не то мне его
рассказала чья-то новелла, не то газетная хроника. В залах фешенебельного
клуба, в Нью-Йорке, появляется неизвестно как туда проникший развязный
субъект. Он одет с иголочки, но ведет себя по-хулигански. Наступает людям
на ноги, толкает их, выхватывает кресла из-под чуть привставших с этих
кресел джентльменов. Члены клуба недоуменно переглядываются: откуда этот
незнакомец? Но незнакомец садится играть в покер и заявляет старейшине
клуба, что тот выкинул карту из рукава. Старейшина, рассвирепев, дает
наглецу здоровеннейший удар кулаком в зубы. Тогда незнакомец, выхватив из
кармана пачку прейскурантов некоей фирмы и разбросав их по столу,
провозглашает, сияя улыбкой, обнажающей его великолепные белоснежные зубы:
"Джентльмены, работа зуботехнической лаборатории "Дженкинс энд компани".
Все целы. Все на месте. Прошу убедиться".
Думаю, что мне трудно было бы зарабатывать на хлеб, работая в виде
живой рекламы фирмы "Дженкинс". Я давно уже пришел к этому выводу, что
дверь в положительные эмоции людей для меня закрыта навсегда. Но и
отрицательные чувства их, как об этом свидетельствует случай, рассказанный
выше, были тоже для меня на замке.
Я искал, как бы подобрать к нему ключ.
Пустячный факт. Как-то на улице я увидел двух чрезвычайно
взволнованных людей. Один был с котелком на затылке, другой держал в руке
потертую серую шляпу. Человек в котелке дал человеку с протянутой шляпой
два пенса подаяния и требовал пенс сдачи. Нищий говорил, что у него ни
пенса, что он только что стал на свой пост, на что ему человек, сделавший
доброе дело, возражал, что у кого же искать медных монет, как не у нищего.
Повторяю, оба были до крайности взволнованы, оба переживали ситуацию.
С этого дня я и задумал свою систему выпрашивания негодований. Горячих
человеческих негодований. Я не сразу овладел техникой. Но постепенно мои
конверты с вашими именами, милые мои бойсуотерцы, стали заполняться
банкнотами. О, как часто я в вечера, когда нездоровье заставляло меня
оставаться дома, пересматривал эти конверты, мысленно видя ваше
негодование, ваши сжимающиеся при одном имени Джона Джонсона брови. Я был в
круге человеческих эмоций, меня видели, обо мне говорили! Накал
человеческой ненависти, кипящая желчь согревали меня, я же не был так
бесконечно одинок.
Моим конвертам я делал тщательный контроль, на оборотной стороне
каждого я, профессионально неоплатный должник ваш, мои милые-милые, вел
точный счет процентов, и каждый год к концу декабря аккуратно вносил их,
распределяя по моим конвертам.
Я мог бы писать и ещё, но устал, да и болезнь мучает меня. Знаю, и мне
скоро в деревянный конверт, которому никогда не быть распечатанным. Вы
скажете, что это бездарный образ. Но чего же ждать от Джона Джонсона, кроме
бездарности? Кстати, чуть не забыл: вы, вероятно, заметили, при получении
суммы, мною вам возвращенной, что она на шиллинг меньше причитающейся вам.
Тот, помните, лишний шиллинг, который вы одолжили когда-то мне, я оставляю,
с вашего позволения, невозвращенным".
Письмо на этом кончалось.
Я еще раз перечел его. Бедный, бедный Дж! Сидя в сумерках в своем
номере, я слушал шум Виа Систина, говор толпы, выкрики разносчиков газет.