"Сигизмунд Доминикович Кржижановский. Швы" - читать интересную книгу автора

золотую сентябрьскую листву бульвара - те же два круглых котла. Котлы были
пусты, и синий дымок, познакомивший нас вчера, сделав свое дело, исчез -
точно и не был. Бульвар, еще зябкий и полупроснувшийся, медленно накапливал
человечьи шаги. Сначала прошла тройка беспризорников, может быть,
откочевавших ночь вместе с асфальтом и шагами в одной из таких же вот
печей. Затем - редкой чередой - лоточники с деревянными ящиками на ремнях,
не начавшие еще кричать сонные мальчишки с газетными книгами, рабочие и
только что сменившийся милиционер. После - замотанные в платки женщины с
бутылями и бидонами в руках, а там и мелкий служащий люд в нахлобученных
кепках и с локтями торчком из кармана. Я начал вглядываться. Вот: она шла
торопясь и, поравнявшись со скамьей, тотчас же деловито села рядом.
- Ну, вот. Отстегните пальто.- Она положила свой дряхлый портфель на
колени, и, пока ее пальцы вынимали из него наперсток, иголку, нитки и пару
крепких роговых пуговиц, я успел увидеть ввинченное в дряблую кожу портфеля
маленькое металлическое Д.
Затем в течение трех-четырех минут, полуприкрыв глаза, я слышал, как
по борту моего мизерабельного пальто проворно ходили упругие ноготки,
слышал легкое, но близкое дыхание и также, как два раза оборвалась нитка.
Затем портфель снова защелкнулся, и, подняв веки, я увидел строгие
пристальные глаза:
- Петли целы. Попробуйте застегнуть. Хорошо. А теперь ответьте, зачем
вы вчера следили за мной? Ну?
Я начал, несколько путаясь и смущаясь, "объяснять": я рассказал о моей
охоте за одиночествами, о попытках прорвать круги, в которые вчерчены все
люди города.
Она слушала, изредка отводя глаза в сторону и постукивая острым
ноготком о металлическое Д.
- Понимаю. Но где же вам удобнее, скажем, нападать на наши бедные
одиночества? Где и когда они уязвимее и беззащитнее? Ведь если это ваша
специальность, как вы говорите, странный вы человек, то...
- Видите ли, тут надо остерегаться правил. Но все-таки, несомненно:
начала и концы дней, например, дают больше шансов, чем середина дня. Может
быть, потому, что в первом случае люди не успевают еще войти в день, во
втором - усталое "мы" само распадается на "я". Одним словом, надо искать
где-то около зорь, у линии меж снами и явями. Где одиночества уловимее? Как
сказать: чаще всего где-нибудь у городской периферии, ведь потребность быть
с собой действует центробежно - по отношению к скучивающей
центростремительное(tm) города. Или вот: на вокзалах. Люди, сидящие на
узлах, с рукой на крышке чемодана, тоже подходящие объекты: они уже не
здесь и еще не там. И не слишком считаются с глазами, окружившими их. И
если слежка поведет вас сквозь железную вертушку - вслед отъединяющимся -
на перрон, и тут вы увидите сцепленные сортировочные короба: на одних из
них черным по желтому - "мягкие"; на других - черным по зеленому -
"жесткие". И представьте себе: в жестких рассажены по скамьям, я бы сказал,
мягкие одиночества, отепленные лиризмом, вчерченные либо в грусть, либо в
радость; в мягких же - врозь друг от друга, за поднятыми стеклами, молчат
одиночества жесткие. Это опять-таки не правило, а так, рабочая гипотеза.
Я посмотрел на свою примолкшую собеседницу. Лицо ее с полураскрытыми
влажными губами было будто тронуто проступями какой-то еще неотчетчившеися
мечты. Глаза глядели куда-то далеко, мимо меня. Не упуская мига, я спросил: