"Сигизмунд Кржижановский. Четки" - читать интересную книгу авторастеклистых искр: протянув руку к искрам, я держал легко мною выпутанный из
трав, крохотный гранёный пузырёк: на прозрачной грани - бумажный билетик; на билетике пометка - г.> - и ещё что-то - но я не успел дочитать: костлявые пальцы жадно потянулись к находке, стёкла очков к стеклу сосудца: - Ну да, она. Конечно. Благодарю вас. На костистом плече старика висела серая дорожная сума: приоткрыв её, он бросил внутрь сумы пузырёк и, медленно ступая, продолжал свой путь. Я шёл рядом, не отставая. Мимо, по колеям, растревожив пыль, прокатила телега. - Мне всё-таки хотелось бы знать, почему вы говорили о каком-то ля-диез. Ведь в траве был просто пузырёк: пустой пузырёк. Старик, не отвечая, сунул руку в суму, и в пальцах его опять просверкал гранёный сосудец: придерживая его левой рукой за донце, правой он осторожно повернул притёртую пробочку и, чуть улыбаясь, поднёс его к моему уху: грустная серебристо-звенящая нота высокого юного женского голоса прозвучала из-за стеклянной грани: пленённая, будто вырванная из чьего-то голоса нота - длилась и длилась - исходя в тоске по разлученному с ней голосу и бессильно стучась серебром дрожи в стенки стеклянной тюрьмы. В вибрации пленённого звука было что-то странно знакомое: вдруг вспыхнули рампные огни, закачались в чёрном провале оркестра, - вверх-вниз-вверх - острые асики смычков, ведомые чистым сопрано. Кто? Отвечая, из сумерек памяти просинели аршинные буквы афиш: <Клара Рид, - вскрикнул я, изумленный, - это её la*!> Старик осклабился: - Да. И в случае просрочки... Пусть композиторы пишут ей партии без И пузырёк, сверкнув гранями, опять исчез. Старик осторожно затягивал ремни. - Это жестоко, - пробормотал я. - Вы находите. Гм... Тут у меня в суме - всего лишь нота, так - один из двадцати семи полутонов, одна двадцать седьмая голоса. И мне говорят: жестоко. Ну а вы, существа из-под крыш, разве вы не обеззвучили небесные сферы, не онемили ангелов и не отняли песен у просторов; вы опутали музыку струнами, придавили её потолком, вырвали у неё язык: это не жестоко?.. Он любовно провёл рукой по своему мешку: - Ну, а что до певичкина la*'а - будет ему таскаться от ушей к ушам, из зала в залы: пусть отдохнёт здесь, в стекле, пусть постранствует по полям, вместе с моей дорожной сумой. Вы думаете, берегу заклад для себя. О нет, - полям возвращаю я отнятое у полей: ведь стоит повернуть пробочку и... Разве вы не слышите: поля молчат - исполосованные колеями, затоптанные и изъезженные, оглушённые лязгами и грохотами ваших городов, - поля стали немы. А встарь... С минуту мы шли молча среди пахучих имбирей, зелёных прошв подорожника и пропыленных трав. Старик задержал шаг. Он, очевидно, устал - дыхание было часто и трудно. Взглянул на меня: - А вы мыслью всё ещё в пузырьке. - Нет, думаю о вас: кто вы? - Я - человек, которого встречают в полях. Только в полях. И встреченный мною должен ответить: чего он ищет в них? Глаза старика были властны, как и слова. |
|
|