"Сигизмунд Кржижановский. Четки" - читать интересную книгу автора

стеклистых искр: протянув руку к искрам, я держал легко мною выпутанный из
трав, крохотный гранёный пузырёк: на прозрачной грани - бумажный билетик;
на билетике пометка - , из третьей октавы. Срок заклада - 1 авг.**
г.> - и ещё что-то - но я не успел дочитать: костлявые пальцы жадно
потянулись к находке, стёкла очков к стеклу сосудца:
- Ну да, она. Конечно. Благодарю вас.
На костистом плече старика висела серая дорожная сума: приоткрыв её, он
бросил внутрь сумы пузырёк и, медленно ступая, продолжал свой путь. Я шёл
рядом, не отставая. Мимо, по колеям, растревожив пыль, прокатила телега.
- Мне всё-таки хотелось бы знать, почему вы говорили о каком-то
ля-диез. Ведь в траве был просто пузырёк: пустой пузырёк.
Старик, не отвечая, сунул руку в суму, и в пальцах его опять просверкал
гранёный сосудец: придерживая его левой рукой за донце, правой он осторожно
повернул притёртую пробочку и, чуть улыбаясь, поднёс его к моему уху:
грустная серебристо-звенящая нота высокого юного женского голоса прозвучала
из-за стеклянной грани: пленённая, будто вырванная из чьего-то голоса
нота - длилась и длилась - исходя в тоске по разлученному с ней голосу и
бессильно стучась серебром дрожи в стенки стеклянной тюрьмы.
В вибрации пленённого звука было что-то странно знакомое: вдруг
вспыхнули рампные огни, закачались в чёрном провале оркестра, -
вверх-вниз-вверх - острые асики смычков, ведомые чистым сопрано. Кто?
Отвечая, из сумерек памяти просинели аршинные буквы афиш: <Клара Рид, -
вскрикнул я, изумленный, - это её la*!>
Старик осклабился:
- Да. И в случае просрочки... Пусть композиторы пишут ей партии без
la*: они это умеют.
И пузырёк, сверкнув гранями, опять исчез. Старик осторожно затягивал
ремни.
- Это жестоко, - пробормотал я.
- Вы находите. Гм... Тут у меня в суме - всего лишь нота, так - один
из двадцати семи полутонов, одна двадцать седьмая голоса. И мне говорят:
жестоко. Ну а вы, существа из-под крыш, разве вы не обеззвучили небесные
сферы, не онемили ангелов и не отняли песен у просторов; вы опутали музыку
струнами, придавили её потолком, вырвали у неё язык: это не жестоко?..
Он любовно провёл рукой по своему мешку:
- Ну, а что до певичкина la*'а - будет ему таскаться от ушей к ушам,
из зала в залы: пусть отдохнёт здесь, в стекле, пусть постранствует по
полям, вместе с моей дорожной сумой. Вы думаете, берегу заклад для себя. О
нет, - полям возвращаю я отнятое у полей: ведь стоит повернуть пробочку
и... Разве вы не слышите: поля молчат - исполосованные колеями, затоптанные
и изъезженные, оглушённые лязгами и грохотами ваших городов, - поля стали
немы. А встарь...
С минуту мы шли молча среди пахучих имбирей, зелёных прошв подорожника и
пропыленных трав. Старик задержал шаг. Он, очевидно, устал - дыхание было
часто и трудно. Взглянул на меня:
- А вы мыслью всё ещё в пузырьке.
- Нет, думаю о вас: кто вы?
- Я - человек, которого встречают в полях. Только в полях. И
встреченный мною должен ответить: чего он ищет в них?
Глаза старика были властны, как и слова.