"Сигизмунд Кржижановский. Четки" - читать интересную книгу автора

текли навстречу вселяющейся вселенной, встречаясь с ней у выгиба ресниц.
Меж тем глаз, пойманный сталью зажима и ждавший, когда полоснут его
лезвием, вероятно, недоумевал: он осторожно приоткрыл зрачок, вглядываясь в
меня стеклисто неподвижным взглядом. Я высвободил пленника, взял в пальцы и
вдруг - губами к склизкому холодку его обволакивающей ткани.
- Теперь пусть меняются дни и меняется в днях: то, что вошло в мой
глаз, не знает смен: остеклено, врезано, на веки веков, как и в них.
Я прижал голову к чёрному плату, я близил свои ещё живые глаза к мёртвым
глазам метафизиков, тихим кругом сомкнувшихся вокруг меня: милые, милые, вот
и я мёртв, как вы, вот и я непреодолимо жив, как вы.
Но надо было кончать. Подняв голову, я собрал глаза и отдал их нити.
Нить стянул узлом.
Я, вероятно, очень устал. Нервная реакция резко повернула колки, и не
помню, где кончилась явь и начался сон. Именно теперь, когда подарок
старика, приняв свой первоначальный вид, свисал чередой бусин с моих
пальцев, одна чрезвычайно простая мысль напомнила, наконец, о себе: зачем
старику понадобилось _подобие чёток_. Ведь, если костяшки на стержне для
отсчёта цифр, бусины на нити для отсчёта молитв.
И преодолевая усталость, я приступил к последнему эксперименту. Память
моя давно растеряла заученные в детстве слова молитв. Кое-как сцепляя концы
с началами, я завращал ветхие отченаши - и тотчас же глаз, зажатый в моих
пальцах, стягиваясь и каменея, скользнул из фаланг и по нити вниз, я
продолжал механический круговорот слов - и с каждым <аминем>, ещё один
глаз, твердея и стягиваясь, каменной бусиной опадал долу. Однообразие
поворотов окончательно спутало мне мысли, веки слиплись, чётки выскользнули
из рук: короткий тихий стук, стук камня о дерево - был последним
восприятием, дошедшим до затмеваемого сном сознания.

* * * * *

Теперь я веду жизнь сидня. Незачем ходить в поля за просторами: просторы
всюду - вкруг меня и во мне. Каждая пылинка значительна, как солнце. Раньше
всё, что за окном, казалось мне дешёвой картинкой, подклеенной к стеклу
снаружи. Теперь вечерами я распахиваю створы прямо в звёзды и в мысль: нужны
были века, чтобы понять эти крохотные пятнышки. Помыслить их как миры. Но
понять - мало. Надо увидеть.
Я редко переступаю теперь мой порог. Спустившись вниз, я,пройдя десяток
домов, сворачиваю обычно в узкий кривой переулок: по обе стороны сломанной
линии переулка, выводящего к серому овалу ворот и жёлтым крестам монастыря,
справа и слева - деревянные лавчонки и рундуки; всюду на перекладинах,
скошенных подставках, крючьях - образки, кресты, крестики, цветные лампадки
и чётки - чётки - чётки. Чёток много: они висят гроздьями, нанизавшись на
нити, мерцая опаловыми, красными, чёрными - из коралла, палисандра,
перламутра и агата - бусинами. Ветер тихо качает на крючьях их ленивые
извивы пронизей. Иногда я подхожу к чёточным вязанкам, рассматриваю,
осторожно касаюсь их: да, да, точь-в-точь, как мои. Стоит закрыть глаза, и
мнится: вот орбиты, приварившиеся ссученными гнилыми нитями, покорно давшие
связать себя узлом и обмотать вкруг жалких крючьев, - покинув плен,
разворачивают свои эллипсы, и вот коралловые бусины, рассиявшись кровавыми
солнцами, возносятся на дальние зениты. Чёрные агатовые камешки разбухают в