"Сигизмунд Кржижановский. Проигранный игрок" - читать интересную книгу автора

варианты в дальнейшем развитии партии, _кроме одного_, казалось бы,
совершенно невероятного. Мистер Пемброк не предусмотрел, что в ту самую долю
секунды, как рука его, ставя пешку под удар, будет отдёргиваться от
деревяшки, душа его, душа мистера Пемброка, оброненная мозгом, неслышно
скользнёт вниз по переставляющей деревяшку руке: из мозга в кисть руки; из
кисти к концам пальцев; из разжимающихся пальцевых фаланг в крохотную,
поблескивающую мутным чёрным лаком, головку пешки.
Яркий свет брызнул из матовой люстры, свеяв сумерки.
- Ну вот. Давно бы так... - с чувством некоторого облегчения подумал
мистер Пемброк, не замечая ещё происшедшего, и поднял веки: по глазам его
ударило каким-то совершенно новым и непонятным миром. Привычный зал с
привычными стенами, углами, выступами - всё исчезло, будто смытое
неизвестно как и чем с поля зрения. Правда, кругом, сколько глазу видно, те
же знакомые светлые и чёрные квадраты паркета, но странно: линии паркетных
полов уродливо раздлиннились, поверхности, неестественно разросшись,
упирались в ставший вдруг квадратным горизонт. Стол стаял. Люстра взмыла в
зенит. А стены... куда девались стены? Пешка Пемброк, продолжавшая всё ещё
считать и самоощущать себя знаменитым шахматистом, недоумевала. Не явью, а
снящимися образами глядели на неё обступившие со всех сторон мерцающие
белыми и чёрными выступами, изгибами и рельефами, чудовищные
обелископодобные сооружения, неизвестно кем, к чему и как расставленные по
гигантскому чёрно-белому паркету потерявшего свои стены зала.
- Неужели я уснул? Во время партии? - подумала пешка, делая усилие
стать снова шахматистом: проснуться. Тщетно. Видения не никли. И странно -
время двигалось будто мимо них. Секунды менялись, но в секундах ничего не
менялось: белые и чёрные обелиски на белых и чёрных плитах стояли
недвижно - нерушимо - безмолвно. Даже чёрные тени, оброненные ими, не
шевелились.
Всматриваясь в застывший лес призраков пристальнее и пристальнее,
начавши уже предощущать недоброе, экс-Пемброк стал понемногу различать в
очертаниях их что-то знакомое, даже привычное мысли, но лишь чуждо ей
данное. Смутные воспоминания зашептали ему. Ещё минута, миг, доля мига
напряжённых биений мысли, то придвигающей, то вновь отодвигающей забытое, но
близкое, - и вдруг мистер Пемброк понял. Нечеловеческий ужас охватил его
всего - от точёной деревянной головки до подклеенной кружком зелёного сукна
ножки. Затем, столь же мгновенно наступила и реакция: чувство растущего
одеревенения, странной лёгкости и малости.
Понемногу возвращалась способность логической мысли: <Если _это_
действительно произошло, - оценивало своё положение существо, не умевшее
сейчас себя назвать, - то я под ударом белого коня с f3. Положение ясно. И
если f3 действительно занято конём, то...> - и существо, ещё так недавно
бывшее Пемброком - привыкшим к независимому и почётному положению в свете
мастером шахматного искусства, - теперь, еле смея поднять глаза за черту
крохотной, три на три сантиметра, плоской клеточки, глянуло, минуя d3, eЗ,
наискось, влево, на белое f3: там, в жёлтом осиянии солнц, мнившихся ранее
глазу лишь лампионами люстры, зияя пустотой глазниц, стоял бледный конь.
Прямая грива его вздыбилась, ноздри злобно раздулись, обнажая оскал рта.
Теперь только пешке-игроку стала ощутима вся глубина его _пойденности_. То,
что было раньше Пемброком, хорошо знало беспощадную логику шахматной доски.
- К f3: <Я>. Пусть. Ценою пешки - партия. И тронуто - пойдено.